Как это делалось в Ленинграде. Цензура в годы оттепели, застоя и перестройки

Наиболее драматично, пожалуй, сложилась судьба книги Ольги Федоровны Берггольц «Говорит Ленинград», выпущенная Лениздатом в 1946 г. тиражом 15 тыс. экземпляров. В книгу вошли стихи и ставшие уже легендарными тексты почти ежедневных радиопередач Ольги Берггольц, обращенных к жителям осажденного блокадного города: недаром ее называли тогда «ленинградской мадонной». О ее подвижнической деятельности в тот период написано уже немало[245], однако цензурная судьба произведений поэтессы пока еще мало изучена. Книга подверглась изъятию из обращения согласно приказу самого начальника Главлита СССР (№ 1302 от 17. ноября 1949 г.)[246]. Показательно, что в дальнейшем она попадала практически во все запретительные списки Главлита и освобождена из спецхранов одной из последних — только в 1991 г. Формальным поводом запрещения стало включение в сборник очерка «Севастополь», написанного вскоре после освобождения этого города. Мотив: «На стр. 7, 31, 135, 138–139 положительно упоминается старший научный сотрудник Херсонесского Историко-археологического музея А. К. Тахтай, который, по данным соответствующих организаций, во время Великой Отечественной войны сотрудничал и работал у немцев»[247]. Обвинение в этом Тахтая, крупного крымского археолога[248], сохранившего коллекции музея в годы войны и оккупации, впоследствии было снято. Вот что пишет Ольга Берггольц: «Какое пиршество для очей археолога, — сказал ученый хранитель Херсонесского городища А. К. Тахтай, — какое грустное пиршество…»; «Мы ловили голос Ленинграда с особым трепетом, — рассказывал Тахтай, — это был голос собрата по судьбе…».

На деле же конфискация сборника, как видно из других цензурных документов, объясняется общей его тональностью, трагическими нотами выступлений Ольги Берггольц по радио (а какими они должны были быть в то время?). Эта история неожиданно возникла спустя двенадцать лет, когда готовился в издательстве «Советский писатель» сборник Берггольц «Очерки и рассказы». При обсуждении рукописи на заседании Редсовета, отнесшегося к сборнику положительно, началась полемика по чисто техническому вопросу: считать ли цикл «Говорит Ленинград» первым или вторым изданием. Вот выдержки из протокола заседания, сохранившегося в архиве издательства: «В. Н. Орлов: Книга “Говорит Ленинград” выходила отдельной книгой в 1946 г. В. К. Кетлинская. Книга выходила в Ленинграде и была изъята из-за Тахтафия (так! — А. Б.), севастопольского хранителя Херсонеса. A. Л. Слонимский: Книга фактически не была дана читателю. Как это может считаться переизданием? Это чисто формальный подход…»[249].

В упомянутом выше изъятом сборнике «900 дней», помимо «Ленинградского дневника» В. Инбер, внимание цензоров привлек и «Февральский дневник» Ольги Берггольц. Как видно из «Протокола заседания Бюро Ленинградского Горкома ВКП(б)» от 17 февраля 1950 г., «…в поэме Берггольц преобладает чувство обреченности, пессимизма, содержатся элементы так называемой кладбищенской поэзии»[250]. В официальных партийных кругах с тех пор за ней прочно укрепилось имя «плакальщицы» с уничижительно-пренебрежительным оттенком этого слова. Такая репутация сохранилась за ней на долгие годы. Проявилось это в «Докладной записке цензора В. Ф. Липатова начальнику Отдела предварительного контроля»: «Докладываю, что в октябре-ноябре 1961 г. имели место следующие вмешательства по идеологическим вопросам (указывает, на множество примеров. — А. Б.). В частности произведено изъятие из пьесы Ольги Берггольц “Рождены в Ленинграде”, поставленной Ленинградским театром им. Комиссаржев-ской. Один из героев — Никитин — говорит, что ему было страшно “за советскую власть”, “когда наша дивизия народного ополчения из-под Луги отходила”. “Богданов (радостно): От-хо-ди-ла? Наша дивизия, понимаешь, — бежала! Драпала!”

Утверждение автора о бегстве дивизии народного ополчения снято, как неправильное, набрасывающее тень на героическую борьбу ополченцев по защите Ленинграда»[251].

Творчество Ольги Берггольц и ранее привлекало внимание цензуры. Из наиболее важных цензурных эксцессов упомянем факт запрещения в 1940 г. ее стихотворного сборника «Память», который так и остался в корректуре. «Из этого видно, — доносил начальник Ленобл-горлита в обком партии, — что среди литературных работников имеются лица, протаскивающие в литературу идеологически вредные материалы»[252]. Основную претензию вызвало стихотворение «Родине», навеянное Большим террором, «глухонемым временем», как сама Берггольц называла те годы, да и собственной трагической биографией — расстрелом в 1938 г. мужа, поэта Бориса Корнилова, ее арестом в конце того же года и более чем полугодовым заключением и тюремной больницей.