Как это делалось в Ленинграде. Цензура в годы оттепели, застоя и перестройки

Жаль все-таки, что цензоры редко пишут мемуары (кажется, это единственный случай). Правда, Соколов пытается снять вину со своего начальника Л. Н. Царева, который поступал, по его словам, все-таки «в соответствии с требованиями нормативных документов Главлита» и даже пошел «на отчаянный шаг: сам направил рукопись в КГБ СССР официально, на предмет «возможности опубликования», тогда как этот должна была сделать сама редакция журнала. Вспомним, однако, что на дворе был уже 1987 год, и такое невинное нарушение субординации вряд ли можно расценивать как акт какого-то необыкновенного героизма и мужества.

Год 1987

Построенное, казалось бы, на века здание «Министерства правды» дало первые трещины, дрогнуло, но все же устояло. Однако с 1987 г. наблюдается необратимый процесс его разрушения. «Толстые» литературные журналы совершают ряд знаковых прорывов: опубликован, наконец, «Реквием» Ахматовой, «Собачье сердце» Булгакова, «Котлован» Андрея Платонова и другие тексты, обращавшиеся до того в самиздате. Под влиянием бурно развивающихся событий Главлит вынужден был, хотя и крайне неохотно и с большими оговорками, устранять постепенно самый страшный бич литературы и печати вообще — предварительную цензуру. В архивах Главлита сохранились сотни стереотипных ходатайств издательств, редакций журналов и газет с просьбами об освобождении от таковой. Большей частью они удовлетворялись, но неизбежно сопровождались таким характерным разъяснением, посланным в местные инстанции: «Вам следует сообщить о принятом решении редакторам указанных газет и установить за изданиями постоянный последующий контроль, а также вести разъяснительную работу с ответственными сотрудниками редакций по нормативным документам»[360].

Руководителям местных отделений предписывалось внимательно следить за «направлением» издания, избирательно подходить к «решению этого вопроса», учитывая характер того или иного органа печати. Процесс высвобождения от ига превентивной цензуры растянулся на несколько лет — вплоть до 1990 г., причем, согласно предписанию Главлита, местным цензурным органам предоставлялось право самим «решать вопросы об освобождения от предварительного контроля или возвращении на контроль освобожденных ранее местных периодических изданий, отдельных передач радио и телевидения, если это будет признано необходимым». Действовала испытанная веками политика «кнута и пряника»: в любую минуту, как только редакция шла на риск и переходила дозволенную планку гласности, превентивная цензура тотчас же могла быть возвращена. Действия цензуры в этом, как и во многих других случаях, с трудом поддаются логическому объяснению.

В 1987 г. ряд незначительных послаблений сделан в «Перечне сведений, запрещенных к опубликованию». В июне вышел особый глав-литовский циркуляр, не нуждающийся в комментариях, но звучащий вполне кафкиански: «Разрешается публиковать сведения об объеме выпускаемой в дни коммунистических субботников продукции гражданского назначения». Позволялось, наконец, слегка приоткрыть завесу тайны над событиями войны в Афганистане: «Разрешается публиковать сведения о действиях ограниченного контингента советских войск на территории Демократической Республики Афганистан: об отдельных случаях ранения и героической гибели советских военнослужащих при выполнении ими боевых заданий и о фактах награждений советских воинов за боевые подвиги, героизм и мужество, проявленные при проведении боевых действий, оказании интернациональной помощи ДРА, об увековечении памяти погибших (без указания их численности)»[361].

Ослабив несколько политико-идеологические вожжи, цензура судорожно цеплялась за последнее свое прибежище — охрану так называемых «государственных, военных и экономических тайн». Однако — и в этом тоже признак времени — Главлит иногда вынужден был одергивать чересчур ретивых и бдительных цензоров, не уловивших «требований момента». Так, например, в протоколе «Перечневой комиссии Главлита» зафиксированы такие анекдотические случаи «необоснованных цензорских вмешательств»: «Цензор т. Тюрин снял подчеркнутое в следующем тексте: “Лена чуть-чуть не изменила своему мужу — благополучному штабисту-военному” (а гражданскому лицу, значит, можно? — А. />.). Из стихотворения “Подводной лодке в Невском устье привычны истины морей”. “Сторожевой — город юности. Две трети его жителей — двадцатилетние”»[362].