Как это сделано. Темы, приемы, лабиринты сцеплений (сборник статей)

Пушкин наглядно прописывает парадоксальную связь между знанием (пониманием ложности притязаний) и силой (подвластностью Оппонентов): не знание дает силу (как в большинстве предыдущих примеров), а сила искажает знание. И, в отличие от в целом аналогичного случая с Хлестаковым, власть выступает тут в неприкрытой форме насилия (казни несогласных Оппонентов и угрозы остальным). Пушкинский вариант реалистичнее, но гоголевский поучительнее — общезначимее. Готовность чиновников обманываться насчет Хлестакова коренится, как было сказано, в ложности их собственных притязаний. Недаром Претендентом (самозванцем!) Хлестаков становится (в отличие от Пугачева) не по своей, а по их инициативе (красота — в глазах наблюдателя, потому-то короля опять, только еще более смехотворно, играет свита).

12. Андерсен, «Новое платье короля» (пер. А. В. Ганзен)

Еще архетипичнее — прозрачнее, прямее, формульнее — связь между властью и знанием, вернее ложью, в сказке, пуанта которой вошла в пословицу.

Король-модник нанимает ткачей, берущихся сшить ему дорогой наряд из особой ткани, которая, «кроме необыкновенно красивого рисунка <…> отличается еще удивительным свойством — становиться невидимой для всякого человека, который не на своем месте или непроходимо глуп». Король и придворные не видят несуществующего наряда, но притворяются, что видят.

Король разделся догола <…и> шествовал по улицам <…> а люди, собравшиеся на улицах, говорили:

— Ах, какое красивое это новое платье короля! <…>

Ни единый человек не сознался, что ничего не видит, никто не хотел признаться, что он глуп или сидит не на своем месте <…>

— Да ведь он голый! — закричал вдруг какой-то маленький мальчик.

— Послушайте-ка, что говорит невинный младенец! — сказал его отец, и все стали шепотом передавать друг другу слова ребенка.

— Да ведь он совсем голый! <…> закричал наконец весь народ.

И королю стало жутко: ему казалось, что они правы, но надо же было довести церемонию до конца! И он выступал <…> еще величавее, и камергеры шли за ним, поддерживая мантию, которой не было[385].

Здесь все предельно ясно, включая обоюдную заинтересованность короля и трикстеров, надувающих его с помощью беспроигрышной связки: «осознание ложности притязаний → интеллектуальная и служебная дисквалификация → утрата власти и привилегий». В результате

Претенденты (ткачи) добиваются того, что Оппоненты (король и придворные), осознающие отсутствие наряда и тем самым ложность притязаний (+), полностью отказываются от знания (—). Но находится Оппонент, не вовлеченный в эти информационно-властные игры (невинный ребенок), обеспечивающий поворот сюжета: все большее число Оппонентов (отец мальчика, а за ним и весь народ) позволяет себе осознать очевидное (—/+). Эффектно как это финальное узнавание, так и продолжающееся сознательное непризнание истины (+/— +/—) главными Оппонентами (королем и придворными), наглядно демонстрирующее ложность их собственных притязаний.

Таким образом, перед нами успех Претендентов (ткачей)[386], обратный к провалам Претендентов в большинстве рассмотренных примеров[387]. В целом же очевидно глубинное родство — и, значит, взаимообратимость — ролей Претендента и Оппонента.