Как это сделано. Темы, приемы, лабиринты сцеплений (сборник статей)

Так, чем скромнее численность «мы», тем значительнее, при определенных прочих условиях, роль «я». Например, надпись У нас не курят на стене небольшого служебного помещения (а тем более, соответствующее устное замечание одного из тамошних сотрудников) погранично между массовым институциональным «мы», обезличивающим своих членов, и простым коллективным «мы», объединяющим группу более или менее равно-активных индивидуальных «я»[472].

Впрочем, и в случае мощного институционального «мы» роль «я» может оставаться полноценной и даже ведущей, по-своему нейтрализуя различие между институциональностью и простой коллективностью. Ср.

                  И думал он

:Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен
На зло надменному соседу.

Природой здесь нам

сужденоВ Европу прорубить окно,
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе[473].

Может показаться, что пушкинский Петр употребляет здесь чуть ли не королевское «мы», но последняя форма 1 л. мн. ч., запируем, уже совершенно недвусмысленно предполагает и каких-то других участников, помимо самого монарха. И это действительно множественное мы может пониматься не только как обычное коллективное (= «я» и другие русские), но и как институциональное (= государство Российское), в составе которого говорящему принадлежит не чисто символическая, а главная роль[474].

11. Характерный случай манипулирования составом «мы» — типовое обращение авторитетного старшего (родителя, врача, учителя, няньки) к зависимому младшему (ребенку, пациенту), так называемое bedside «we»: Ну, как мы себя сегодня чувствуем? Что у нас болит? Как наша головка? и т. п. Здесь инклюзивное «мы» складывается из реального «ты/вы» и чисто риторического «я», которое присоединяется к «ты» в порядке покровительственного — то есть одновременно дружеского и контролирующего — соучастия.

На эффектном заострении такой ложной партиципации и ее властной подоплеки построена знаменитая сцена из пародийно ковбойского фильма Мела Брукса «Сверкающие седла» (1974): пьяница-бандит Джим (актер Джин Уайлдер) просыпается связанным и висящим вниз головой за решеткой, и с ним в режиме покровительственного «мы» заговаривает задержавший его накануне чернокожий (!) шериф Барт (актер Кливон Литтл):

Барт (заслышав шум в камере). Видимо, пьяница в камере № 2 проснулся (подходит к решетке). Мы не спим? <Are we awake?>.

Джим. Мы не уверены. А мы… черные? <We’re not sure. Are we… black?>.

Барт. Да <, мы черные> we are>.

Джим. Тогда мы не спим… но мы очень удивлены. we’re awake… but we’re very puzzled>[475].

Уже первое инклюзивно-покровительственное «мы» остраняется/подрывается тем, что во властной роли выступает негр, то есть лицо исторически заведомо бесправное. Сначала его белый собеседник надеется осмыслить (= натурализовать) эту невероятную — по сути, карнавальную (особенно ввиду его собственной перевернутости) — ситуацию, допустив, что она ему снится. Но затем пробует удостовериться, что она имеет-таки место в действительности. Результатом становится реплика, в которой одно за другим следуют два формально одинаковых, но конкретно разных ложно-инклюзивных «мы»:

— первое (Мы не уверены) зеркально копирует мы из вопроса шерифа Барта («мы» = реально пьяница Джим + риторически подключенный к нему Барт), которое в результате превращается в чуть ли не королевское «мы» пьяницы[476];

— второе (А мы <черные>?) выворачивает предыдущее мы наизнанку (теперь «мы» = реально шериф Барт + риторически Джим).

В следующей реплике (Да <, мы черные>) Барт принимает такое осмысление «мы», и тогда Джим ответно соглашается на то же применительно к себе. С этого взаимного, хотя и парадоксального, лексикографического согласия начнется дружба двух персонажей, первым толчком к которой послужило, как водится в авантюрных сюжетах, «знакомство через ссору».

12. Напряженной силовой динамикой вокруг «мы» пронизан еще один тюремный эпизод — из «В круге первом» Солженицына, повествующий о столкновении министра госбезопасности Абакумова с зеком Бобыниным, который нужен ему для важного поручения на шарашке. Их полярное социальное неравенство становится отправной точкой карнавального обращения ситуации: