Как горько плакала Елена

Леонид Панасенко Как горько плакала Елена

Странно как! Папа, когда, случается, забудет шлёпанцы, идёт по гальке медленно, не идёт – балансирует, будто циркач на канате, и при этом забавно выворачивает ступни. А вот я бегу к морю и смеюсь. До того горячая галька ноги щекочет – жуть! Папа, кстати, и в воду так заходит. Потому что на дне тоже камни. Их толком не видно, а волна, хитрая, толкается. Папа морщится и бросается на море так, будто хочет его побороть. И обязательно кричит мне, чтобы я постояла на берегу, пока он сплавает... Мы третий год приезжаем в Пицунду, и каждый раз папа ругает эти «проклятые камни» и говорит: «Всё! Точка! На следующее лето только в Крым. Чтобы песочек, дикий берег. Никаких волноломов!..» Мы были и в Крыму, но песочка я не видела, а камни там ещё больше и острее... Наверное, потому, что папу ранят все на свете камни, мама, разговаривая сегодня утром с тётей Лесей, назвала папу «ранимым».

Родители лежат на пляже под «зонтиком», а я ухожу к большущему старому пню. Он побелел от солнца и от соли, на нём удобно сидеть и смотреть на море. Можно ещё рыть подземный ход, но мама запрещает, говорит: «Привалит – пикнуть не успеешь».

Я сажусь на белые толстые корни, глажу их. Пень, наверное, больной. Ведь он шёл к морю. Шёл, да не дошёл. Всего метров двадцать. Может, он, когда спилили дерево, захотел утопиться? А потом или заболел, или передумал. И остался на берегу.

От недостроенного солярия прибежал Генка. Он застенчивый и потому всегда молчит. С ним неинтересно.

– На, – говорит Генка и подаёт мне полупрозрачное тельце.

Это креветка. И она уж точно утопилась – не шевелится. Я несу креветку родителям, но они увлечены разговором со своими друзьями – дядей Витей и тётей Лесей.

– Играйся, Леночка, играйся. – Мама улыбается мне и напоминает: – Надень панамку. Сейчас самое сильное солнце.

Солнце и впрямь припекает, но я на такие пустяки не обращаю внимания. Мне до слёз становится жаль креветку. Мёртвая и никому не нужная! Может, бросить её в море? Она ведь там раньше жила. Но море такое огромное, а креветка такая крошечная. Какое ему дело до мёртвого рачка, этому морю? Оно даже корабли проглатывает и тут же забывает о них.

Я рою глубокую ямку – здесь, возле «зонтиков», уже песок – заворачиваю креветку в обрывок салфетки, в которой несла из столовой творог для знакомой кошки, и засыпаю могилу. Сверху кладу большой плоский камень, из побегов бамбука делаю изгородь.

– Всё, – говорю маме. – Похоронила.

Взрослые смеются, а дядя Витя надевает джинсы, подмигивает папе и говорит:

– Пошли креветку помянем.

– А что такое поминать? – спрашиваю я.

Папа, одеваясь, отвечает:

– Когда умирает хороший человек, его друзья собираются и вспоминают, каким он был, кому чем помог...

– А если плохой помирает?

– Ну... – Папа на миг задумывается. – Совсем плохих не бывает. Может, он в детстве хорошим был? Почём знать.

– Мы и плохого можем помянуть, – говорит дядя Витя, и все снова смеются. Я знаю: они сейчас пойдут в бар, который рядом с бассейном, усядутся там на высокие стулья и будут пить вино с красивым названием «Букет Абхазии».

Вечером приходит Духота. Она мохнатая и чёрная. Пока мы в столовой ужинаем, она валяется на наших кроватях – простыня у меня измятая и влажная. Я рассказываю маме о проделках этой противной Духоты, мама целует меня и говорит:

– Ты фантазёрка, Алёна. Через две недели в школу, а ты всё сказки сочиняешь.

Фу! Нужен мне больно этот первый класс. Все о нём только и говорят мама, папа, бабушка. А я – ноль внимания. Там надо всё запоминать, как стихи на утренник, а я люблю думать.

– Мама, – спрашиваю я, вспомнив креветку. – А зачем всё-таки поминать плохих? Лучше о них и не помнить вовсе. Они тогда сразу все умрут.

– Бог с тобой, доченька. – Мама даже как-то пугается. – И тебе не жалко людей?

– Разве зловредины люди? Это пришельцы, мама. Их нам подбрасывают, как кукушка своих кукушат. Чтобы погубить настоящих людей.

Мама качает головой.

– Птенцы все одинаковые. Это потом они вырастают и становятся разными... Так и люди.

– Нет-нет, мамочка. Ты не понимаешь. Славику сколько лет? Четыре. Ага! А он уже зловред. Он всем в глаза песком бросается.

Мама опять качает головой.

– Ты не права, Елена. Все дети рождаются хорошими.

– Что? ЧТО ЖЕ С НИМИ ПОТОМ ПРОИСХОДИТ?! – почти кричу я.

Мама выключает свет – папа пошёл в кино и вернётся поздно.

– Спи, – говорит она. – Вырастешь – узнаешь.

Волна рычит и кусает меня за ноги зелёным беззубым ртом. Раньше, конечно, у моря зубы были. Но море постарело – и они выпали. И получилась галька. Вон и у папы весной зуб выкрошился. Он тоже стареет.

Странные люди эти взрослые. Я заметила: чем они старее, тем веселее. Улыбаются – мне, друг другу, смеются, собираются вместе и веселятся, будто им одним страшно. Вот и папа мой. Чем старше он становится, тем чаще смеётся. Уже третий день перед обедом и ужином он ходит с дядей Витей поминать креветку и хохочет при этом так, что все на пляже оборачиваются в нашу сторону.

– Леночка, – говорит мама, – собирай свои вещи, пойдём.