Как горько плакала Елена

До ужина ещё целый час, но мама с папой должны постоять под душем и переодеться. Сегодня штормит, и бурые волны облепили всех песком. Я не купалась, только в пену приседала – и то как поросёнок.

Мы идём через заросли бамбука, в которых, говорят, живут змеи. А ещё я видела позавчера, как в бамбуках целовались парень и девушка, которые сидят за соседним столиком. Парень мне нравится – он хорошо играет в теннис и каждый день плавает за буйки. А девчонка противная. Когда берёт вилку, то на полкилометра отставляет палец и ещё мажется фиолетовой помадой.

– А почему взрослые прячутся, когда целуются? – спрашиваю я.

Родители смеются. Папа, как попугай, повторяет:

– Вырастешь – узнаешь.

Родители идут в корпус, а я пока могу поиграть.

– Я тебя потом позову, – говорит мама. – Держи свой мяч.

Мяч огромный, разноцветный. Он катится с шорохом, будто автомобиль, а когда ударяется, падая с высоты, то глухо бумкает.

Прыг, скок, бум! Прыг да скок.

– Лети, мой золотой. Лети, мой красивый!

Мяч вдруг ударяется о скамейку и катится в глубь самшитовой рощицы.

Я бегу за ним и возле первых деревьев останавливаюсь. Боязно! Мне нравится самшит: он какой-то пыльный, древний, таинственный. И слово «самшит» вкусное, шероховатое. Но в самшитовых зарослях очень темно. Даже днём сумрачно, а сейчас уж солнце садится.

Ничего не поделаешь, надо идти. Не просить же в самом деле взрослых, которые прогуливаются перед корпусом, отдыхают на скамейке. Ничего, я быстренько...

Бегу в том направлении, куда покатился мяч. Где же он? Пыльную тьму кое-где прорезают золотистые солнечные нити. Одна из них дрожит прямо перед глазами. Вот, кажется, мяч. Наклоняюсь, чтобы схватить его и пуститься наутёк, но правая рука вдруг уходит в пустоту, её выворачивает непомерная тяжесть. В моей руке... ЗЕЛЁНАЯ ХОЗЯЙСТВЕННАЯ СУМКА, КОТОРУЮ НАБИЛА ТОЛЬКО ЧТО НА РЫНКЕ...

ЗЕЛЁНАЯ ХОЗЯЙСТВЕННАЯ СУМКА, КОТОРУЮ НАБИЛА ТОЛЬКО ЧТО НА РЫНКЕ молодой картошкой, огурцами, редиской, цепляется одновременно и за ноги, и за ступени. Проклятый лифт – опять испортился, будет теперь грохотать дверьми каждую минуту.

Вот и седьмой этаж.

В такт ударам двери лифта, застрявшего на четвёртом, большой задыхающейся рыбой бьётся сердце! Вот! А мне едва сорок исполнилось. Полный набор: тахикардия, варикозное расширение вен – куда ж тебе, дурочка, сумки таскать? – и нервы, нервы... Чего только не валяется в сумочке. Седуксен, нигексин, наконец, элениум. Снадобья, как иногда сама над собой подшучиваю, от «сказа». От тех безобразных вспышек гнева, которые возникают из тысячи крошечных причин и которые по большому счёту портят нашу жизнь. Всё дело, наверное, в несоответствии, в несовпадении образов жизни, – моего и Костиного. Хотя сонливость его я могла бы если не принять, то понять – а не могу, срываюсь. Могла бы также помнить, что его привычка раздражённо возражать по любому поводу – не суть его души, а форма самозащиты, проявление комплекса неполноценности, приобретённого то ли в детстве, то ли сразу после школы – а забываю. Могла бы, наконец, хоть изредка побаловать Костю «пряником» – похвалить его труды, которые, как он говорит (да оно так и есть), свершает всецело ради семьи – а не балую. Не могу! Или, точнее, не хочу. А почему всё это не делаю и не хочу делать и сама не знаю. Наверное, всё-таки несовпадение. Но только не образов жизни, это внешнее. Не совпадают движения души, то есть наши сущности, образ мышления. Как две половинки открытки, которые достались нам на новогоднем вечере в Доме учёных. Мне и там не повезло: или не нашла «свою половинку» – там было много народа, или она (понимай – он) не пришла на праздник.

Костя считает, что меня ещё угнетает собственная обязательность. Это в самом деле тяжко – обо всём помнить, со всем справляться. Но как же иначе? Если я не куплю хлеба или, например, не уплачу за телефонные переговоры, не устрою Машеньку в бассейн, не отремонтирую, не позвоню, не достану, не выясню, не... то ничего этого не будет сделано вообще. Не будет таких деяний в природе! А значит, жизнь без них будет уже другая. Не наша. Одна моя знакомая с кафедры психологии, Таня Глухова, захмелев на какой-нибудь вечеринке, начинает призывать гостей ломать привычные стереотипы. При этом она хватает первого попавшего мужика и тянет его Для начала на кухню целоваться. Четыре года назад я попробовала на симпозиуме в Свердловске проверить «теорию» Тани. Оказалось, что мои стереотипы во время короткого гостиничного флирта никаких изменений не претерпели. Даже стыда не появилось, который, говорят, украшает жизнь женщины. Для стыда нужна точка отсчёта, а где её взять? Костя – более чем чужой, а дочурка Машенька с пятого класса «ушла в большой спорт» и к матери, то бишь ко мне, не вернулась.

Я ставлю на плиту картошку, нарезаю дольками огурцы.