Экономическую теорию протекционизма мы разбирать здесь не будем, поскольку на эту тему можно написать сотню томов, а вот исторические примеры, на которых Райнерт строит свою аргументацию, рассмотрим, поскольку именно на анализе фактов строится историческая социология. Примеры эти порой вызывают недоумение.
В частности, Райнерт пишет, что вслед за распространением взглядов о плюсах свободной торговли (в 1760-х, 1840-х и 1990-х годах) следовали революции, вызванные нарастанием общественных проблем [Там же: 33]. Эпохи популярности фритредерства он указал верно. И с тем, что общественные проблемы могут в такой ситуации нарастать, тоже можно согласиться, добавив, однако, что проблемы возникают при любых радикальных изменениях в обществе (в том числе при переходе к протекционизму), когда одни группы выигрывают, а другие проигрывают. Можно даже согласиться с тем, что Великая Французская революция (1789) в некоторой степени была спровоцирована договором о свободной торговле с Англией и потерями, которые понесли от усиления международной конкуренции французские ремесленники. Но в других странах Европы на волне распространения фритредерских идей 1760-х годов революций не случилось. В частности, в России при Петре III и Екатерине II был разрешен свободный экспорт зерна и даже отменены экспортные пошлины. Казалось бы, горожане должны были пострадать от подорожания уплывающего за рубеж хлеба и восстать. Но ничего подобного не случилось. Наоборот, произошло восстание Пугачева в сельской местности, причем по причинам, совершенно с фритредерством не связанным.
В 1848 году по ряду стран континентальной Европы прокатилась волна революций, но важнейшие фритредерские мероприятия имели место не до них, а после. Лишь в Англии либерализация внешней торговли (отмена «хлебных законов») произошла за два года до революций, но именно в этой стране революции в 1848 году не случилось.
Наибольшая же концентрация революций в истории пришлась на 1917–1918 годы, когда рухнуло сразу четыре европейских империи. И это была эпоха протекционизма, который нарастал с 1870-х годов, причем Первая мировая война разорвала даже те международные экономические связи, которые пережили повышение таможенных пошлин в предшествующие десятилетия. Похожая ситуация имела место в 1989 году, когда по странам Центральной и Восточной Европы прокатилась волна бархатных революций, которые, естественно, стали откликом не на будущее фритредерство 1990-х годов, а провалы социализма, в том числе на крайний протекционизм, при котором внешняя торговля сосредоточивалась в руках государства.
В общем, то, что норвежский экономист весьма вольно обращается с историческими фактами, бросается в глаза. Возникает даже соблазн сказать, что дела обстоят прямо противоположным образом. Но в отличие от Райнерта, объясняющего революции фритредерством, я не склонен объяснять их протекционизмом. Все намного сложнее. У революций на самом деле есть целый комплекс причин, о чем говорится в соответствующем разделе этой книги.
Пример с революциями – это частность. Но вот другой пример, взятый Райнертом, очень важен. Фактически вся его книга выстроена на утверждении, что экономические успехи Англии в Новое время (не вызывающие сомнения ни у фритредеров, ни у протекционистов) были основаны на изобретении промышленной политики королем Генрихом VII в 1485 году. Проще говоря, мудрый Генрих Тюдор, придя к власти и победив кровавого Ричарда III, стал поощрять отечественную шерстяную промышленность и ограничивать экспорт сырой шерсти, который Англия активно осуществляла ранее, благо находящаяся у нее буквально под носом Фландрия предъявляла на сырье большой спрос. Английские овцы стали работать на отечественный бизнес, а не на заморского дядю, и потому на рынке стали появляться шерстяные изделия, которые можно было продавать значительно выгоднее, чем сырье. Так Англия стала богатой, хотя раньше была бедной.
Это любопытная гипотеза, надо признать. Вот тут бы Райнерту и развернуться на фактах. Посвятить хоть половину книги подробному рассказу о том, как конкретно великий Генрих-протекционист защищал отчизну от фламандских эксплуататоров, скупавших сырье по дешевке и продававших втридорога продукцию высокой степени переработки. Увы, даже одной главы автор данной проблеме не посвящает. Он постоянно упоминает о своем «историческом открытии», но не более того.
И здесь закрадывается подозрение, что экономист, как часто бывает, не вполне понимает, чем далекие эпохи отличаются от сегодняшней. Он впадает в анахронизм. Ему кажется, что жизнь 500 лет назад была устроена примерно как сейчас, только без автомобилей и холодильников. Да еще мода была другая. Однако на самом деле в позднее Средневековье, на исходе войны Алой и Белой розы англичане не обладали так называемым государством модерна. Как, впрочем, и другие народы.