Как я был Анной

Мика – пацанка, но пацанство её, выросшее из детской беготни по стройке, здорово поколебалось созреванием. Сложно быть пацанкой и писаной красавицей одновременно. То есть внутренне это, может, и не сложно, но когда люди вокруг реагируют на тебя, как на деву, и ведут себя соответственно, сложно очень. Наверное, из-за этого Мика носила балахоны, широкие джинсы и кеды. Она сражалась за свою свободу с чужой похотью, но получалось слабо. Лицом, да и фигурой Мика походила на более женственную версию Хилари Суонк, хотя ничьей версией она не была. В ней удивительным образом соединились пролетарское происхождение, острый ум и вкус. Мика с детства много читала и, обладая хорошей памятью, без труда запоминала целые отрывки понравившихся книг. Она могла даже перечислить корабли из «Илиады».

В школе мы учились с ней в одном классе – с углублённым изучением предметов ХЭЦ – художественно-эстетического цикла. Был у нас в школе и ораторский дискуссионный клуб. Именно там мы с Микой сблизились. Вернее, нас сблизило задание: «Учёные нашли в леднике древних мужчину и женщину и сделали вывод, что перед ними Адам и Ева. Выясните, на каком основании они сделали такой вывод, задавая уточняющие вопросы». Для решения задачи председатель клуба и наш преподаватель истории цивилизаций Григорий Абрамович разбил нас на пары. Я оказался с Микой. Мика сказала – слушай, их же не рожали! А я добавил – хотел бы я знать, где их пупки? Короче, задачу мы решили правильно.

С Серджио мы сдружились благодаря футболу. Я был левым крайним нападающим, а он идеальным подносчиком снарядов. Не Хави, конечно, но для Перми вполне. Серджио на самом деле дылда, угловатый и острый, будто бы вырезанный из дерева столяром-неумехой. Обычно люди такого сложения неловкие, но он исключение. Плюс – большой любитель истории и всяких параллелей. К девятому классу он зачитал историю Рима до дыр. Без труда отличал ионический ордер от коринфского. Обожал «Воспоминания Адриана» Маргерит Юрсенар. Мы частенько спорили с ним, кто больше заслуживал Нобеля – она или Фаулз.

В автобусе до Горнозаводска мы с Микой устроились на передних сидениях. Серджио сел за нами с какой-то бабкой. Я повернулся к нему и заодно оглядел полупустой салон. Старики, тётки, рассада, бурые сумки.

Мика вплела свои пальцы в мои. Меня всегда поражала её естественность, когда дело касалось нежности. Мика не готовилась к её проявлению, она просто её проявляла, как дыхание. Мика села у окна, она всегда садилась у окна. Мне это нравилось, потому что я мог смотреть в окно и в то же время смотреть на неё. У меня сложное отношение к путешествиям. В путешествиях я почему-то чувствую себя наиболее одиноко. Я не узнаю себя не только в людях, но и в небе, пейзаже, воде, архитектуре, звёздах. Иной раз мне кажется, что я совершенно один на свете и это не прекратится никогда. В такие минуты профиль Мики дороже мне всех профилей мира, пусть и отчеканенных на каких угодно золотых монетах. И также дорог мне Серджио, его любовь к Риму, запах, добрый смех.

Мика: Ты загрустил…

Я: Так заметно?

Мика: Не глазу.

Я: Я хочу уснуть с твоей рукой в своей руке. Это ведь и есть любовь, правда?

Мика: Говоришь, как Джейкоб Барнс.

Я: А ты поговори, как Брет Эшли.

Мика: Ох, я так устала, милый.

В разговор влез Серджио.

Серджио: Надо купить чучело собаки. Дорога в ад вымощена некупленными чучелами собак.

Мика рассмеялась.

Я: А потом мы будем ловить форель в горной реке Ирати…

Мика: Я спутаюсь с матадором…

Серджио: А я уеду в США, где никто не понимает корриду…

Автобус медленно переваливался по разбитой дороге. Солнце, не ощутимое на улице из-за холодного ветра, уверенно припекало через стекло.

Я задремал и проснулся уже в Горнозаводске. Небо прояснилось, напоминая о весне. На остановке меня встретил работодатель. Коренастый такой мужик из тех персонажей, которые любят сжимать чужие ладони, как свою собственность. Несть числа способам самоутвердиться, когда самоутверждать нечего.

Он протянул руку, а я замешкался. Моя ладонь почти помнила ладонь Мики, и мне было жаль отдавать эту память. Но пришлось – я ответил на рукопожатие.

Мужик: Привет. Точно в одного справишься? Ангар-то огромный.

Я: Конечно, справлюсь. Я стадионы красил. Поехали.

И мы поехали. Я покрасил швеллера и вернулся домой.

В Архангельск к девочке-собаке

Неприятный я человек. Самому себе неприятный. Не потому что таким уродился и шёл к этому, как семечка подсолнуха идёт к скорлупке не в том горле какого-нибудь Бориса, который один-одинёшенек, и никто ему приёма Геймлиха не сделает. Я сомневаюсь, что потенциал неприятности был во мне изначален и велик. О скрытом потенциале или, как говорят у нас в монастыре, – человеке в вакууме, судить очень сложно. Но я вообще не об этом хотел рассказать.