Как я был «южнокорейским шпионом»

Особенно старалась в этом отношении женщина-прапорщик, которая каждый раз, выступая в суде, выдвигала разные версии того, как она оказалась понятой. Жила она в противоположном от Строгино районе Москвы. И то она была в гостях у подруги, после чего, будучи беременной, прогуливалась как раз возле подъезда моего дома, где ее и встретила подъехавшая группа. То просто стояла на остановке, собираясь ехать домой. То она была в гостях у «молодого человека» и, возвращаясь домой, шла на остановку трамвая дворами, где к ней и подошли с просьбой стать понятой. В порыве импровизации она даже назвала дом, в котором живет ее молодой человек, кокетливо отказавшись назвать номер квартиры, «дабы его не компрометировать», что было весьма резонно с ее стороны, поскольку охотников встречаться с нею явно не много. На ее беду, правда, дом этот расположен неподалеку от моего, и я его хорошо знаю, поскольку в нем живет моя теща. И уж совершенно точно по улице Исаковского не ходят трамваи, на остановку которого она шла одна, поскольку, видимо, ее «молодой человек» не считал возможным показаться с ней вдвоем даже под покровом темноты. Да и зачем немолодой беременной женщине, в поздний час спешащей в одиночестве домой к мужу, понадобилась трамвайная остановка, когда рядом с домом находится остановка автобусов, идущих к метро? Куда как удобнее!

Она же на суде с криком изобразила из себя обиженную добродетель, напрочь и с возмущением отказавшись от того, что именно она разыгрывала при первой попытке проникнуть в квартиру роль принесшего телеграмму почтальона, хотя мне об этом простодушно сказал следователь в одной из наших бесед: «Знаете, не пришло в голову ничего лучшего».

Что касается мужчины-майора, то он сначала четко объяснил, что его направил в качестве понятого дежурный по части, оторвав от службы и предоставив для этого служебную машину. На последнем суде, сославшись на давность, он просто сказал, что забыл, как оказался понятым. Женщину же вообще не вызывали на последний процесс, дабы, видимо, ее болезненные фантазии не портили нужную картину происходившего во время обыска и не расходились с импровизациями майора.

Все это, разумеется, бросалось в глаза, и не без умысла, по всей вероятности, судья Г. Н. Коваль, пытавшаяся, как представляется, более объективно рассматривать дело, публично попросила пригласить понятых на очередное заседание суда оперативного сотрудника ФСБ, фигурирующего в деле как «свидетель М». «Хорошо», — ответил он, не почувствовав подвоха. Сама же прапорщик на вопрос, кто ее пригласил в суд в этот раз, ответила невпопад: «Кто-то из следователей, ведших дело». «Свидетель М. ее пригласил, — тут же вмешалась судья, — вы же слышали, Валентин Иванович, что я его просила об этом». Ожидая однажды вызова в зал заседания, в холле прапорщик болтала с дежурившим там постоянно сотрудником Управления контрразведывательных операций ФСБ, сомневаясь, успеют ли они сегодня на совещание…

В лучших традициях ведомства обыск продолжался практически всю ночь — часов до пяти утра. Периодически следователь повторял требование «добровольно выдать все незаконно хранимые предметы». На мой недоуменный вопрос, что же все-таки имеется в виду, он саркастически улыбаясь отвечал:

— Сами знаете.

Обнаружив фотоаппарат «Canon», следователь оживился и долго нажимал все имеющиеся на нем кнопки, пока не включил перемотку. Буквально выломав крышку, вытащил кассету с недоснятой пленкой. Аппарат теперь не работает. Столь же «тщательному осмотру» был подвергнут и миниатюрный японский транзисторный приемник, который также был превращен в хлам.

Из моего рабочего стола взяли все рукописи и черновики, а также документы, в том числе и те, которые я предполагал взять в Сеул. Из семейного альбома были извлечены мои фотографии, в первую очередь те, что были сняты во время сбора папоротника с северокорейцами, а также сделанные в мидовских особняках на Спиридоновке и в подмосковном поселке Мещерино: их интерьеры, похоже, никак не соответствовали понятиям оперативников о служебных помещениях российских учреждений. Да к тому же на фотографиях присутствовали корейцы, на столах кое-где виднелись бутылки. Они долго выясняли, где это снято.

Из дочкиной комнаты был взят компьютер, незадолго до этого подаренный ей для учебы в институте, унесены все дискеты. Оба мои паспорта — и внутренний, и дипломатический — были изъяты сразу, равно как и документы на машину, ключи от бокса на автостоянке, ключи от кабинета и сейфа, служебное удостоверение и личная печать.

В прикроватной тумбочке жены в спальне нашли и изъяли деньги, которые она там хранила единой пачкой «на черный день» — около 4,5 тысяч долларов. Здравый смысл и мое экономическое образование подсказывали необходимость держаться подальше от российских банков. Около 150 долларов были изъяты у меня из бумажника и еще 300 долларов стодолларовыми купюрами — из моего кармана. Их я собирался подарить дочери в связи с ее намеченной через день поездкой в Сеул на языковую стажировку.