Как я был в немецком плену

Как-то ночью у меня сильно разболелся зуб, и меня направили в стоматологическую больницу города в сопровождении медсестры. В камере хранения я получил свою одежду и подписал бумажку, на которой было написано, что я, такой-то, обязуюсь не убегать от сопровождающего меня лица. В противном случае медсестре и всему коллективу больницы грозили очень большие неприятности. По дороге я увидел кладбище. Среди высоких деревьев белели свежие кресты, имевшие одинаковые размеры, как в высоту, так и в ширину. К ним были прибиты дощечки с надписями готическим шрифтом, означавшие фамилию и имя покойного и даты его рождения и смерти. На некоторых издалека виднелось черное изображение нацистской свастики. Это оказались могилы немецких военных, павших на фронте и привезенных в город или умерших от ран в местных госпиталях. Здесь же были отдельные участки с захоронениями итальянцев, румын и венгров. Такое же кладбище было устроено и в Центральном парке культуры и отдыха Днепропетровска, примыкавшем к главной магистрали города. В кабинете стоматолога пожилая женщина-врач посчитала нужным расспросить меня, кто я и откуда, сколько мне лет, где жил, давно ли из Москвы и правда ли, что столица занята немцами. Побросав работу, в кабинет собрались другие врачи и санитарки. И всем было интересно меня послушать. Они очень обрадовались, когда я сообщил, что осенью прошлого года защищал в Москву, что немцы там потерпели сокрушительное поражение, и Сталин, как Верховный главнокомандующий, по-прежнему находится в столице. Затем врач «заморозила» мой зуб и легко, без боли, вытащила его. Она сказала, что надо поставить пломбы на два зуба, которые скоро могли заболеть. Она написала об этом записку для руководства инфекционной больницы.

Когда мы вышли от стоматолога, медсестра сказала, что у нас еще много свободного времени и мы можем побывать на городском рынке. Он находился поблизости от вокзала. Я с удовольствием согласился, вспомнив, что именно с этого вокзала в июне 1940 года со студентами нашего института уехал на пригородном поезде в Днепродзержинск, где проходил практику и жил на частной квартире у Кошманов. Мне внезапно пришла мысль – вечером же написать Кошманам и попросить их навестить меня и, по возможности, помочь продуктами. Написав письмо, я отдал его какому-то прохожему, оказавшемуся у больницы, но ответа от Кошманов не получил.

…Когда мы вышли с рынка, медсестра остановилась на людном месте и сказала: «А теперь тебе предстоит заняться очень важным делом – будешь добывать нам пропитание». Она усадила меня на деревянный чурбак и вытащила из сумки рулончик белой бумаги, на которой крупными черными буквами было написано: «Подайте ради Христа убогому пленному и его товарищам на пропитание». Это «объявление» моя спутница повесила на гвоздь, торчавший из доски забора, и отошла в сторону, предупредив: «Сиди тихо и ничего никому не говори». И не успел я опомниться, как на одеяло передо мной прохожие стали кидать куски хлеба, головки подсолнуха, жареные семечки в пакетиках, вареные початки кукурузы, картофелины и фрукты, а также пожертвовали молоко в бутылке. Очень приятным сюрпризом оказался кисет с махоркой и листочками тонкой бумаги, который мне вручил один старик, свернувший для меня и цигарку. Другой старик дал мне полкоробка спичек. Несколько раз мимо меня прошли немецкие патрули и местные полицаи, но никто из них меня не прогнал. Так я просидел около полутора часов, после чего появилась медсестра и сказала: «Ну, достаточно набрали, а то не сможем всё унести. И вот, ты теперь, Юра, полностью испытал на себе старую заповедь “От тюрьмы и сумы не зарекайся”». Так же подумали я в себе.

Она забрала у меня кисет с махоркой и коробок со спичками, заявив, что мне, как «доходяге», сейчас ни в коем случае нельзя курить. Все крупные подаяния она завернула в одеяло, которое потом с трудом взвалила на спину. И так мы дошли до дома, где проживала медсестра. Здесь она выбрала часть нужных ей продуктов и занесла их в квартиру. После этого, добравшись до больницы, мы отдали продукты на склад, где мне разрешили взять с собой одно яблоко и одну грушу, предварительно подержав их в баке с кипящей водой.

Вечером в палату зашел из своей палаты сосед и пригласил меня «на чаек». Я не отказался и, взяв с собой яблоко и грушу, зашел в его палату. За столом сидела та же медсестра, с которой я был в городе, и другая, тоже молодая и симпатичная. На столе находились полная бутылка местного самогона, называвшегося горилкой, тарелка с разными закусками, каравай хлеба.