Как я ловил диких зверей

Отдохнув, я готов был приступить к беседе о «страшном слоне». Рассказы о подвигах бродячего слона могли служить лишним доказательством того, что здесь, в тропиках, рассказы разрастаются так же неумеренно и пышно, как деревья и травы. Мне пришлось призвать на помощь все свое знание джунглей, чтобы разобраться, что правда в рассказе, а что фантазия. Не было почти ни одного человека в кампонге, который не был готов торжественно поклясться Аллахом, что видел слона. Оказывалось, что его видели одновременно в нескольких местах. Когда я обратил внимание на эту странность, мне в ответ стали значительно качать головой.

Один сморщенный старик прошамкал: «Туан, как искусный волшебник, сам знает, что таков дьявольский обычай!»

Рассказы насчет размеров чудовища очень различались между собой, но в одном пункте сходились все: а именно, что этот слон был больше всех виденных прежде слонов. Я заключил из этого, что слон действительно очень большой. За время отсутствия Тунку он наделал большие опустошения в рисовых и сахарных полях. Чем скорее с ним удастся справиться — тем лучше.

Пока я раздумывал, кого из этих высоких, стройных, сильных уроженцев Келантана мне взять с собой — почти каждый из них просился со мной, — я натолкнулся на любовную драму. Оказалось, что некий Осман, кузнец, выделывавший малайские кинжалы, совсем потерял голову от любви к одной молодой женщине, искусной ткачихе. Она была замужем за пожилым человеком, который не давал ей развода. Она не могла развестись с ним, потому что ее семья уже истратила выкуп, заплаченный мужем за нее. Прежде чем просить о свободе, она должна была уплатить мужу, вернуть ему все, что он за нее заплатил. Эту историю мне рассказал Тунку. Он боялся, чтобы Осман как-нибудь ночью не подобрался к дому своей возлюбленной и не всадил бы через щель в полу своего копья в тело спящего мужа. Между спящим и его врагом ведь никакой преграды, кроме тонкой циновки, не будет…

— Осман, — с горечью сказал Тунку, — сходит с ума из-за женщины… А он выделывает лучшие кинжалы во всем Келантане!

Он показал мне один из кинжалов работы Османа. Это было произведение художника. Рукоятка была из драгоценной слоновой кости, а вырезное лезвие было украшено узором, вытравленным мышьяком и смолой.

— Хорошо было бы, если бы вы его взяли с собой, туан, — сказал Тунку. — Говорят, что охота на диких зверей — это лекарство от любовного безумия. Любовь попадает в зверя и умирает вместе с ним.

Я попросил, чтобы мне показали молодую женщину. Шли толки, что она ходила к местному колдуну за тем, чтобы он сделал ей изображение ее мужа из тряпок и проколол бы его во всех местах булавками: это должно было — как мне серьезно сообщили — неминуемо убить ее мужа медленной смертью. Когда я увидал ее, она с важностью наблюдала за выделкой саронгов; на ней самой был очень красивый саронг. Она была недурна собой, с сиамским косоглазием, которое, вероятно, и пленило Османа. Его любовь была настолько всем известна, что я не постеснялся спросить у нее:

— Ну что, дашь ты старику жить, или хочешь молодого мужа?

Она, смеясь, ответила мне:

— Туан мау сахиа? (Не хочет ли меня туан?)

Она была очень смела и кокетлива. Я почувствовал, что Осману безопаснее будет отправиться на охоту за дикими зверями.

Мы не знали наверное, где сейчас слон, и Тунку посоветовал отправиться налегке на разведку и посмотреть, не наткнемся ли мы где-нибудь на свежий след. К некоторому моему удивлению, он заявил, что сам отправится с нами и что мы с ним поедем на одном слоне.

На другое утро, около восьми часов, мы двинулись в путь. Слон, на котором мы с Тунку ехали на этот раз, был, к счастью, не тот, что растряс все мои кости; это была самка с более плотно прилегающей шкурой. Все наши слоны в этой экспедиции были самки. Осман ехал на слоне с товарищем, погонщик уселся верхом на шею слона, заложив ноги ему за уши. На другом слоне ехали два великолепных молодых туземца, а на третьем замыкали шествие мы с Тунку. Мы проезжали по джунглям, сперва по параллельным дорогам, но потом чаща джунглей стала так непроходима, что пришлось ехать гуськом: Осман — передовым, мы позади. Свежих следов слона нигде не было видно. Судьба испытывала наше терпение.

Мне кажется, что молодой мастер, оторванный от своей возлюбленной, был немного не в своем уме. По крайней мере он выкинул вещь совершенно безумную: подъехав под огромный пчелиный улей — по меньшей мере в ярд длиной, — он поднял свое копье и проткнул улей. Оружие вонзилось в соты. Он дернул и вытащил его обратно. Улей упал и разбился. Тут нам показалось, что вырвались на волю все пчелы Вселенной.

Передовой слон, заревев от боли и бешенства, понесся прямо в джунгли. Второй кинулся вправо. Я успел крикнуть нашему погонщику: