Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина

Мы сразу договорились, что оба откладываем свои личные проекты в сторону. Потому что к тому моменту уже не было речи о написании классической конституции. Нам надо было решать с помощью текста нового Основного Закона нетривиальную политическую задачу.

Дело в том, что обычно в истории конституции принимаются, чтобы закрепить согласие элит по поводу новой системы власти и принципов отношений, оформить так называемый «общественный договор». А у нас никакого согласия и близко не было: кризис по всем направлениям, общество расколото. Противостояние элит вылилось, как я это называю, в «эпизод гражданской войны» в октябре 1993 года. И хорошо, что этот «эпизод» ограничился Москвой.

Поэтому мы решили идти «от противного»: раз конституция не могла быть продуктом общественного согласия, то надо сделать так, чтобы общественное согласие стало результатом принятия Конституции.

Наши с Сергеем Сергеевичем споры и разговоры на эту тему в итоге вылились в написание всего трех листов текста.

На первом листе мы договорились записать «точки согласия» — принципиальные вопросы, которые к тому времени уже перестали быть яблоком раздора. По ним в обществе был либо полный консенсус, либо их поддерживало большинство.

Например, ни коммунисты, ни демократы — никто не спорил против таких позиций, что «человек, его права и свободы являются высшей ценностью» или что «носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ».

Абсолютно все были согласны, что Россия — это федеративное правовое государство.

Никто уже не выступал против разделения властей. Всем на собственном опыте было понятно, что такое разделение необходимо.

Было полное согласие и по поводу многообразия — политического, идеологического, форм собственности.

Все, даже российские коммунисты, нахлебавшись всевластия КПСС и споров на тему шестой статьи Конституции СССР[23], выступали за многопартийность.

За прошедшие десятилетия все были по уши сыты одной идеологией. А потому у нас появилась статья тринадцатая, которая гласила, что у нас должно быть идеологическое многообразие и никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной для всех. То есть все были согласны, что государственная идеология запрещена и что это не предмет конституционного регулирования.

Вопрос о частной собственности тоже к тому времени перестал быть дискуссионным. Конечно, оставались нерешенными более тонкие, практические вопросы — о собственности на землю, о формах приватизации, — но положение о том, что собственность в новой России может быть как частной, так и государственной, уже не являлось предметом спора.

Полное согласие было по формулировке, что Россия — это светское государство. Никто даже и не думал, что страна должна стать православным, теократическим или атеистическим государством. Именно — светским, где церковь отделена от государства, нет обязательной религии, но есть свобода вероисповедания, как и право быть атеистом.

И еще одну позицию мы записали на этот лист (правда, исключительно по настоянию Сергея Сергеевича, за что я перед ним снимаю шляпу) — это формулировка: «Российская Федерация — социальное государство». Я, нужно сказать, тогда яростно возражал Алексееву, все твердил, что «это не юридическая, не конституционная терминология». А он мне в ответ: «Сергей, мы выходим из коммунизма, мы живем с теми людьми, которые нашу страну создавали, живут в ней. И сейчас не сказать о том, что социальный характер хотя бы как цель является ориентиром для всего государства, будет нашей с тобой огромной ошибкой».

Поэтому и появилась седьмая статья Конституции РФ, установившая социальный характер нашего государства.

Кстати, впоследствии именно она стала любимой статьей конституционных судей, потому что всегда позволяла, будь то дело чернобыльцев или дела, связанные с какими-нибудь другими социальными выплатами, пенсиями, пособиями, трактовать ситуацию через эту самую седьмую статью: да, рыночная экономика, да, частная собственность, но государство также имеет конституционную обязанность сохранять социальный мир и выполнять обязательства социального характера.

Все эти вещи были абсолютно понятны, общеприняты и стали первой точкой для «наращивания согласия» между всеми политическими силами. Но я горжусь тем, что мы с Сергеем Сергеевичем придумали изложить эти «заповеди» в первом разделе Конституции под названием «Основы конституционного строя». Причем защитили этот раздел так, что изменить его можно только путем референдума или путем созыва специального Конституционного собрания.

Заполнить вторую страничку нашего «конституционного плана» было еще легче: называлась она «Права и свободы человека».