Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина

В отличие от Анатолия Александровича мой соратник Сергей Сергеевич Алексеев обладал уникальной способностью смотреть далеко за горизонт текущих событий и, оставаясь «на стороне» исключительно одной лишь науки, мог удивительно точно и глубоко оценивать не только юридический, но и политический смысл бурных событий 1990-х годов. Конечной целью работы над новым Основным законом он считал не закрепление интересов каких-то политических сил, а скорейшее восстановление общественного согласия. Он подчеркивал, что проект Конституции — это «возрождение и единение России, ее народа, конец тоталитарного режима». Он был уверен, что мы пишем документ для каждого человека, а не для власти, и часто повторял: «Пускай каждый россиянин поймет и скажет: “Это моя Конституция!” Только тогда она будет принята народом».

В апреле 1993 года, выступая перед членами Конституционного совещания, Сергей Сергеевич просто и образно сформулировал суть новой конституционной концепции президента России. Он объяснил, что эта концепция исходит из пяти принципиальных позиций: «первая — права человека, вторая — твердая стабильная власть, третья — экономическая свобода на основе закона, четвертая — правосудие, пятая — действительная федерация».

Особенно беспокоило Сергея Сергеевича состояние дел в области федеративных отношений. В начале 1990-х годов он открыто заявлял с самых высоких трибун: «Надо прекратить лгать друг другу. У нас не было и нет федерации. Сейчас в России есть унитарное государство с вкраплениями федерализма. Настоящая федерация будет только тогда, когда субъекты федерации получат возможность сами решать все свои проблемы». Эта принципиальная позиция во многом нашла отражение в новой модели федерализма, закрепленного в действующей Конституции России. И именно эти вопросы вызывали самую негативную реакцию Руслана Имрановича Хасбулатова, который часто переходил на личности в критике «президентского проекта» Основного Закона: «Сергей Алексеев, бывший председатель Комитета конституционного надзора союзного парламента, содействовавший своим бездействием развалу Союза, органически не способен содействовать укреплению единства России»[21].

Будучи убежденным защитником идеи безусловного главенства прав и свобод человека, Алексеев всегда настаивал на необходимости «твердой стабильной власти». Он считал, что «именно этот пункт Конституции призван прекратить вакханалию безвластия, от которой устали россияне».

Последовательно воплощая в конституционных установлениях новую для постсоветской действительности концепцию разделения и баланса властей, Сергей Сергеевич подчеркивал, что каждая ветвь должна заниматься своим делом, не претендуя на прерогативы другой: «Президентское начало нужно выделить как главенствующее, при этом остаются сильный парламент и сильное независимое правительство».

Впоследствии, когда политический накал начала 1990-х стал уходить в прошлое, Алексеев, как всякий настоящий ученый, постоянно анализировал события, связанные с разработкой новой российской Конституции, вновь и вновь оценивал возможные альтернативы и упущенные шансы, размышлял о видимых ему «недочетах» итогового документа и непредсказуемых «изгибах» истории. Но, несмотря на все это, итоговая оценка, которую Алексеев-теоретик «поставил» результатам труда Алексеева-практика, звучит так: «В целом, при всех минусах, огрехах, недоработках, это основательный конституционный документ, который по праву стал основой государственно-правового развития России»[22].

И я, спустя все эти годы, по-прежнему готов подписаться под каждым словом своего старшего коллеги и соавтора.

Сколько слов в Конституции написал Ельцин?

Еще один миф касается роли самого Ельцина в написании Конституции. И сейчас я скажу «страшную» вещь: роль Бориса Николаевича в создании этого текста — минимальная. В данном случае он поступил так, как и должен поступать настоящий, уважающий себя президент. Он отдал всё в руки профессионалов и доверился их квалификации.

Безусловно, он обсуждал ключевые моменты конструкции — соглашался или отвергал. Но он не ставил перед нами таких задач, как использование, к примеру, американской или французской модели, когда в первой президент стоит во главе исполнительной власти, а во второй имеется президент и сильное правительство. Ельцин к тому же вообще не трогал тему федеративного устройства.

Единственное, на чем он заострил свое внимание, так это на вопросе полномочий и места парламента в системе власти. И тут я его понимаю. Уж очень «достал» Ельцина тогдашний Верховный Совет во главе с Русланом Хасбулатовым. И Ельцин попросил нас только об одном: сделать так, чтобы был баланс сил. Он хотел, чтобы у действующего президента в руках имелся инструмент для защиты реформ от своеволия парламентариев.

Здесь я его полностью поддержал.

Это же классика политологии: диктатура парламента хуже диктатуры президента.

Почему?