Как я не стал богословом

На улице темно, редкие машины. В паб стекаются студенты, но и их мало. Сажусь за столик. Двойной виски без льда. Как можно его пить час? Можно. Это от одиночества. Много пить – денег нет. Поболтать не с кем. Бармен занят, да и хз, пойму ли я его. О, стайка студентов, две девушки и три парня, заказали пиво. Одна прямо красавица, высокая, этакая артнуво, короткое черное каре, большие черные глаза. Эх, где мои ленинградские беспутные деньки… теперь изучаю богословие… И вообще. Нет, я старик для нее, 27 лет, русский чел, на ломаном английском изъясняюсь.

Проходит час или около того. Девица шумит, и вдруг заявляет, что ебть, денег-то нет на еще одну пинту, а нужен-то всего один фунт. Они в полутора метрах от меня, она смотрит на друзей, по сторонам, останавливает взгляд на мне. А я, старые грехи расшевелились, видимо, достаю из кармана фунт и протягиваю ей, типа, не парься, вот, возьми. Девица подходит и что-то быстро так говорит, типа спасиб и все такое. Мне стыдно, но я медленно, а виски скорости не добавляет, говорю, что я русский, говори чуть медленнее, только вот приехал учиться. Она повторила, но я все-равно не понял, но закивал, мол, да, конечно, понимаю. Она железный фунт берет, улыбается, поворачивается к друзьям и с размаху меня в щеку целует, и на ухо так нежно – спасибо.

Фунт не весть какая сумма для такой девицы в модном платье. А я лохматый русский в очках а ля директор деревенского клуба. Но мне приятно. Так приятно, что беру еще один двойной виски, выпиваю, и иду к себе спать, на ходу оглядываюсь на мою «подругу», но она не смотрит, а спорит с друзьями. Я уже засыпаю, и слушаю как народ выходит из паба, но голосов не различить, и в темноте никого не видно. Больше я ее и не видел. Но поцелуй, теплый и пахнущий гиннесом, помню.

Милые гомофобы

Из бывшего союза приехал не я один, по этой же программе приехали Заза из Грузии и Олег из Украины. Понятно, что мы подружились, одиночество на чужбине сильно сближает. И во всем они были хороши, но груз интеллигентной гомофобии лежал сметанным пятном на галстуке их религиозно-философских представлений. Понятно, что сейчас, когда они такие видные и выдающиеся профессора, директора, представители и попечители – они вам в этом не признаются. Но тогда, в 96ом, этот пункт нами бурно обсуждался в Берд-енд-Беби, что на Сент Жиль, прямо за столиком Толкиена и Льюиса, причем я был единственным борцом с гомофобией, и не дай бог поучаствовать в таком споре челу из совка, не обтертому оксфордскими профессорами, могли бы просто прибить и выбросить в ближайшую помойку.

Но Олег с Зазой были уже джентльменами и не позволяли себе особенных резкостей. Их возмущал тот факт, а фактом он был только по слухам местных православных консерваторов, что настоятель англиканского студенческого храма Марии Магдалены, Большая Мэри, как мы его называли, отец Хью, был «предводителем» местных англиканских геев. Как! Ах, боже мой! Студенты! Как можно! Я отлично знал отца Хью, отчасти потому, что тот в совершенстве владел русским языком – учился во время войны в шпионской школе в Лондоне, много раз был в Москве и читал нам лекции. Кроме того, он был прекрасным специалистом по истории православия, но самое главное – настоящим английским джентльменом.

Я часто заходил к нему выпить чаю тоскливыми ноябрьскими вечерами. Он всегда был рад мне. В один из таких вечеров, когда мне было уж совсем хреново, мы сидели у камина, пили чай, обсуждали мою учебу. И я спросил его, что мне делать, с моего счета колледж не списывает деньги, а за год это полторы тысячи фунтов, деньги фантастические тогда для меня. Он спросил, кому я написал, а я всем написал трижды, но счета не приходили. Хью улыбнулся и сказал, что я выполнил все необходимые действия, больше не нужно никого беспокоить, посещать и требовать, но держать деньги на счету на всякий случай в течение двух лет, когда их могут хватиться. Потом Хью вспомнил, что у меня скоро день рождения, и почему бы не пригласить моих друзей отпраздновать у него дома? Да, подумал я, вот они будут рады зайти в логово предводителя! Я заблаговременно написал им письма (жили мы на разных концах города и виделись раз в неделю на наших дружеских попойках), естественно, на английском, конечно, со всеми этими RSVP и прочими экивоками, и попросил их быть в назначенный день у входа в Рэндолф. Не хотел дискуссий заранее!