Как я преподавал в Америке

— У русских — более физическое отношение к языку: всем телом, нутром произносят, грудью и животом даже. А американцы — лишь горлом, верхушечно. Не имеют склонности вкушать (savour) слово, говоря его, а лишь бы передать значение, и мямлят монотонно.

— Да, я удивился, слушая американцев, — встрял я. — Ведь в английском, когда я его учил и как слышу из Англии, — развитые «тьюны» (тона), вертикали вознесения и падения в интонациях. А тут — так ровно и мало красочно.

— Верно; не так эмоционально говорят. Лишь у негров, на Юге вообще, — более глубокое отношение к слову и произносят грудью и диафрагмой живота и медленнее. Вы послушайте негритянских проповедников — прямо поют!

— Да, я тоже заметил: теплое, грудное звучание их речи.

— А белые американцы — для них язык «транспарантен»-про- зрачен, функционально-инструментален. Произнося предложение, могут остановиться, не договорив: или смысл уже передали, или просто устали говорить. Не чуют воли в предложении — совершиться, закончиться. В русском же есть некая химия между словами и частями в слове: между корнем и суффиксами, — а тут слова просто прибавляются друг ко другу, плюсуются — в четком порядке. Так что и лишняя пунктуация не нужна: смысл воспринимают прибавлением слов-знаков, а не через соотношения внутри фразы в целом.

— Ну да: потому у нас возможна инверсия, и смыслы глядят через голову блоков речевых, так что нужна инструментовка пунктуации: двоеточия, тире…

(— А многоточия у них нет, — потом мне Алексей из Иркутска заметит.)

— К тому же русские слова — живые, в них чувствуются корни. И более длинные слова, певучие. Вот я прохожу Лермонтова, из «Героя»: «туман разливался». У нас переводят fog spread — односложными словами и теряя образ. А там ведь — «лить», и надо бы перевести poured, а «раз» = «вокруг», во все стороны. Так что в русском живее сохранен образ в словах.

— И вообще там много читают, — продолжал он, — как я видел: в метро, поезде, и читают — книги, стихи. А у нас — лишь газеты. И когда поэты выступают — у вас на стадионах, а у нас лишь специалистов узкий круг их приходит слушать.

Я его благодарил — милого Боба Уитмана. И потом стал переводить на свои термины и философический лад эти его наблюдения.

И так вчера говорил в классе:

— Тут капитальная разница — языка гонийного, естественного, природного, синтетического (каков русский и другие на материке Европы, в Индии) и аналитического, ургийного, инструментального, каков английский.

Начнем с падежей, склонений. Вслушайтесь в корни: «падеж» — от «падать» (как и в латинском casus от cadere, откуда и английский термин case). И «склонение» = клониться. Все — к низу, где Мать сыра земля, природа. Тут— ГРАВИТАЦИЯ, притяжение Логоса к Космосу, к Природе. Как это и естественно в культурах Евразии, где народы рождались на землях и постепенно стали работать и затевать историю, и где ургия продолжает гонию, культура — натуру.

Смотрите: в самих названиях падежей — сколько природы, души, эмоций! «Родительный» = рожать: родителей поминает — падеж гонии. «Дательный» = давать. «Винительный» = обвинять. Везде переживания, Психея, отношения! «Творительный»= делать. «Предложный», или «Местный» = уважение к локусу, месту, к Пространству — ему кланяются, изгибаются слова — в поклонах, как в менуэтах-реверансах, — Земле-женщине.

Когда же язык был взят в оборот Трудом, ургийным отношением к бытию, всему в нем, то он стал обтесываться от природ- ности и эмоциональности в нем — в сторону рациональности и знаковости лишь. Подобно тому, как срубленное дерево обтесывается от коры, ветвей и выпрямляется, так и слово стало укорачиваться в обработке от «лишнего» — до совпадения с корнем. Таковы английские слова стали — односложные, как правило. А то, что выражалось внутри живого слова суффиксами и прочим, стало выражаться приставляемыми к слову перед ним и после — операторами, указателями функции: артикли, предлоги… Слово же само стало некоей стандартной деталью, которую можно переставлять и к нему приставлять разные операторы, так что оно будет то именем существительным, то глаголом, то прилагательным. Например, слово work: a work — работа, to work — работать, work-shop — рабочий магазин (инструментов).

Итак, разница: слово-организм и слово-механизм. В русском — субстанниально-экзистенциальное отношения, переживание слова, а тут — инструментальное, функциональное.

Отсюда — и порядок слов. В русском возможна инверсия, ибо слово живое само с собой несет пучок своих смыслов и отношений внутри себя, так что его поймешь в любом месте: и в начале, и в середине фразы. А в механическом языке функция обеспечивается соблюдением порядка, четкой последовательностью приставления слова к слову и к оператору (пророча компьютер…). Тут фраза-сложение, а не фраза-умножение, как когда блики идут от слова к слову («химия»-магия слов, о чем Боб Уит- ман, взаимовлияние).