Я решил уйти из парка, чтобы посмотреть на тех, которые куда-то идут.
Они прекрасны, идущие. Идущие вдаль. К чуду, которое есть, ибо чудесный мир существует. К тому, что заменит утерянное с лихвой. Прекрасны юноша с девушкой, идущие за букетом цветов, сжимаемым рукой девушки. Прекрасны папа с дочерью, идущие по миру сочиняемой вдвоем сказки. Прекрасен мужчина, с надеждой вглядывающийся в лица встречных женщин...
По глазу ударили, когда я подходил к выходу. Саданули ладонью, подбежав сзади. Несомненно, это был Грачев – техника удара была его. Я автоматически повернулся, чтобы убедиться в правильности предположения. Но увидеть ничего не смог – правый глаз, пылал и слезился так, что левый, подавленный сопереживанием, отказывался открываться.
Нащупав рукой дерево, прислонился. Кто-то встал рядом. С трудом открыв левый глаз – для этого правый пришлось зажать рукой – увидел упорную старушку. В одной ее руке висела сумка с бутылками, в другой – авоська с расплющенными банками.
– Мужик тебя ударил, – сочувственно проговорила она, и тут же нырнула мне за спину, увидев то ли бутылку, то ли банку.
– Метр с кепкой, а злой... – донеслось сзади (левый глаз сам собой закрылся).
Я опустился на корточки, опираясь спиной на дерево.
Ствол был приятно шершавым.
"Что это? Мистика? – мысль разбавила боль. – Нет, это чепуха. Временное искривление пространства. Хотя, какое искривление... Память о Грачеве, воплощении абсолютной несправедливости, ищущей конца, прошила всю мою жизнь, и вот, материализовалась".
Представил его лицо. Оно смотрело с презрением. Стало ясно, что мыслил и мыслю по инерции, приобретенной тридцать лет назад, и потому ничего не понимаю. "Мистика, временное искривление пространства, воплощение абсолютной несправедливости, ищущей конца". Какой абсурд!
Увидел себя его глазами. Увидел старушку с сумками, полными пустых бутылок. Увидел обывателей, сосредоточенно пивших пиво. Не знающих, куда себя деть. Говорящих ни о чем. Вчера, сегодня, завтра, всегда. Понял, что не люблю тех, в ком вижу себя. Не люблю недоделавшихся. Упорных пустотой. Опустивших руки. Придавленных к земле. Смиренно дожидающихся конца. Не люблю этот парк-клетку, в которую заточаются по инерции, по безмыслию.
Встал, думая, что нашел какую-то ниточку. Перебрался через дорогу, оказался в магазине. Ниточка привела? Купил бутылку вина, – продавщица смотрела презрительно. Как на бомжа с извечными синяками. Вернулся домой, выпил ее в двадцать минут, сел за компьютер.
Ниточка не вытянулась. Видимо, трезвомыслящая.
Грачев своими оплеухами меня переделал. Во дворе и поблизости не осталось рохли, которую я бы не поколотил.
Невозможно долго думать, мысленно упорядочивать, что-то сложное сочинять. Видимо, в голове кончается какое-то вещество, необходимый компонент определенных электрохимических процессов. Тема для романа: злой гений, научился извлекать это вещество из голов людей, никогда не мыслящих (циклы типа "Он сволочь, он сволочь, он сволочь" и мысли наподобие "Не попить ли мне кофейку?", не в счет, они веществ не расходуют). У гения что-то вроде шприца. Он наливает донору стакан водки, затем извлекает это вещество, и донор чувствует, что здорово поработал мозгами.
Это последняя запись. В период "Света" я не вел дневников.
Господи, если бы я тогда знал, как все повернется...
Челентано поет "Сын льва". Слушаю.
Владимир Иванович Мартюшов, тихий, улыбчивый человек, человек, со всеми старавшийся ужиться, умер в сорок девять от обширного инфаркта.
Значит, жизнь и в самом деле есть свободное падение? И чтобы ты не делал, все равно вмажешься, духовно вмажешься в землю?
Нет, этого можно избежать. Можно.
Человек во чреве. Играет музыка. Папа поглаживает мамин живот. Мама представляет, каким хорошеньким будет ее чадо.
Роды. Акушер опытный. Он все предусмотрел.