Как ко мне сватался Ветер

Лайко присел и подпрыгнул, выставив одну ногу в сторону, и Рея не устояла (а кто бы устоял перед таким кавалером?!) и, сунув мне маску из листьев жасмина, позволила увлечь себя в танец.

— Праздник, горюшко! — только и крикнула она, ныряя в толпу.

А я уставилась на листья, доверчиво прильнувшие к ладоням. Маска, точно не сплетённая из зелени, а живая, распушилась и пустила робкий побег цветка. Затем второй и третий, красуясь.

Все вокруг были в личинах и белоснежных нарядах. Шиповник, дуб, клён, тополь, сирень — разные маски, цветущие и зеленеющие, веселились, отбросив заботы и сомнения. Зелёная ночь! Середина лета!

В Предгорье тоже праздновали середину лета. Чинно кланялись друг другу, исполняли заведомо отрепетированный танец и рассаживались вдоль большого стола — каждый на своё место.

В празднике на горе своих мест ни у кого не было. Как не было и горестей, и страхов. Я поднесла маску к лицу, вздрогнув, когда прохладные листья коснулись скул, и позволила ветвям виться по волосам. Тронула строгий пучок на затылке… Не дело распускать его на людях… Ну да и людей здесь, кроме Реи и Лайко, нет! К тому же я в маске… А значит, уже не совсем я.

Я вынула шпильки и с облегчённым вздохом растрепала причёску.

Песня ли стала громче или я отбросила сомнения?

Я сделала несмелый шаг и засмеялась, как девчонка. Кто увидит меня здесь? Кто узнает? Маска скрывает личину, праздник пьянит, музыка заглушает скорби, а неведомые существа с хвостами, рогами и зелёной кожей заманивают в пляс.

Чья-то тонкая рука ухватила меня под локоть, покружила и выпустила. Ленты на платье завихрились, поднимаясь и снова опадая. Я поддалась порыву: пробежалась и прыгнула, на миг поверив, что и правда лечу. А потом приземлилась и провернулась, чтобы снова быть подхваченной под руки и понестись единой цепью меж волосатым мужичком с козлиными ногами и девицей, кудри которой были зелены, как гирлянды винограда.

— Поспешай, поспешай! Зелёная ночь не вечна! — звенели их голоса. — Радуйся, празднуй!

Музыканты отплясывали не хуже остальных празднующих: вот флейтист, ударяя друг об друга в воздухе копытцами, упал на колени, выдавая хитрую трель специально для девицы, кожа которой была прозрачна так же, как и её одеяние, не скрывающее прелестей. Девица увлекла музыканта за собой и скрылась в тумане, а их место в ручейке заняли Рея и Лайко. Я с трудом узнала их: скачущие как молодые, они не в такт подпевали, удивительным образом не портя песню, а придавая ей ещё больше красок.

— Старый охальник! Куды, куды лапы-то тянешь? — напоказ возмущалась старушка, не давая Лайко отнять рук от пояса.

Старик игриво ругался в ответ:

— Вертихвоштка! Ишь, заворожила!

Полузмей с тамбурином пощекотал кончиком хвоста рыжую, как лисичка, девчушку, а та отобрала у него инструмент, добавляя его звон в перестук браслетов на запястьях, поросших редкой медноватой шерстью.

Мне бы испугаться… Но Зелёной ночью я была одной из них: одной из странных хохочущих существ, лишь отдалённо похожих на людей. Жасминовые ветви маски переплетались с моими волосами, точно с лучами солнца, а платье стало крыльями. Я всё плясала и плясала, поддавшись всеобщему хмельному настроению и, не задумавшись, пригубила напитка из дымящейся чаши, к которой прикладывались поочерёдно все празднующие и, я видела, Рея и Лайко тоже.

Что пьянило больше: странное зелье, которым маленький человечек с бубенцами на шапочке и хитрющими глазами обнёс гостей, или сам танец? Того не ведаю. Но плясала я, будто последний раз. Скакала, изгибалась, взмахивала руками и свистела, вторя незнакомым словам. И никто не осуждал, не смотрел косо, не оценивал, насколько изыскан танец и заучены движения. Мы — маски. Мы — не мы. Было бы, перед кем притворяться!

— Зелёная ночь не вечна!

— Радуйся, празднуй!

— Поспешай, поспешай!

— Танцуй, пока не настало утро!

Я — жасминовые побеги. Нежные белые цветы, готовые осыпаться от неосторожного касания, распускающиеся лишь когда на них не смотрят, самозабвенно пахнущие после дождя, когда некому следить за ними. Увядающие, стоит только сломить ветку и поставить в вазу.

А рядом со мной — Левкой, Трилистник, Клевер и Хмель.

Хмель чудо как хорош! Высок и статен, двигающийся так, словно сам создавал мелодию, изящен и расслаблен.

— Потанцуй со мной! Нет, со мной! — нараспев требовали девушки вокруг него.

Но мужчина в маске Хмеля не снисходил ни до кого, всецело отдаваясь лишь одной женщине — музыке. Многие красавицы надеялись увлечь его за собой, тянули под одеяло тумана, но он был непреклонен и оставался на поляне, храня верность избраннице-песне. Он глянул на меня мельком — остро и цепко — и тут же отвернулся, потеряв интерес. И я тоже не стала навязываться: плясунов, хоть и не таких искусных, было хоть отбавляй.