Как любят кумиры. Звёздные романы: Нежность

Между тем к творчеству своей пассии Григорьев относился весьма прохладно: любил повторять, что актриса она никакая, а певичка – так себе, средненькая. Однако Шульженко видела, что, несмотря на подобные заявления, он любит ее, и любит сильно. Дело шло к свадьбе, когда между молодыми случилась вдруг серьезная размолвка. Григорьев предложил возлюбленной спеть песню на свои новые стихи, но она его вирши забраковала. Услышав отказ, Григорьев взвился: «Да как ты смеешь?! Ты, девчонка с москалевской подворотни!..» Дальнейшие «дифирамбы» своего суженого Шульженко слушать не стала и ушла, хлопнув дверью. На календаре был апрель 1927 года.

Молодые не виделись больше месяца и, казалось, никогда больше не увидятся. Но однажды приятель Григорьева сообщил Шульженко, что тот проигрался в карты и пытался застрелиться. К счастью, неудачно. Услышав об этом, Клавдия бросилась к Илье, и бывшие любовники снова воссоединились. Отныне каждый вечер Григорьев стал встречать певицу после концерта и потом отвозить ее домой на своем роскошном «Рено». Родители девушки были крайне недовольны поведением дочери – они были людьми скромными и относились к барским замашкам отрицательно. Но дочь их не слушала, жила так, как ей нравилось. Вскоре Григорьев сделал Клавдии предложение и в знак серьезности своих намерений подарил обручальное кольцо.

В начале мая 1928 года Шульженко отправилась на свои первые гастроли в Ленинград. Илья остался в Харькове, откуда вскоре уехал в командировку в Сибирь. Теперь единственной ниточкой, связывающей влюбленных, стали письма. В одном из них Григорьев написал:

«Здравствуй, моя Кледи Шутти! Здравствуй, моя Кунечка! Прости, что так долго не писал, не было никакой возможности. Много ездил по закоулкам Сибири, встречался с людьми! Вот она – Русь Советская, как писал Есенин! Я помню о тебе каждый день, помню нашу комнату, наш волшебный диван, где ты… (…) то, что ты больше всего любила… Прости, что я пишу такие вещи, но когда мы встретимся, ты сама все почувствуешь. Конечно, я иногда вел себя как законченный подлец, как ты терпела меня, не знаю. Я слышал о твоих успехах в Ленинграде, они меня радуют и мучают невероятно, ибо ты отдаляешься от меня в какой-то свой мир, прости, фальшивый и надуманный – мир пошлости и устаревших идеалов… Еще раз прости. Я здесь на великой советской стройке нужен людям. Издаю также стенную газету, скоро открываем клуб. В декабре ненадолго приеду в Харьков. Больше всего вспоминаю, как я тебя провожал до Рымарской, где живут Мейтусы. Я думаю о тебе и помню тебя всю в мельчайших подробностях. Ты еще не потеряла (или выбросила?) кольцо?

Целую… (…)»

В Ленинграде Шульженко была принята в труппу местного мюзик-холла и в течение нескольких месяцев выступала там с концертами. И лишь поздней осенью 1928 года, перед московскими гастролями, ей разрешили съездить в Харьков, где она наконец-то увиделась с Григорьевым. Однако, когда Илья предложил Клавдии немедленно расписаться, она отказалась, уговорив его перенести эту церемонию на более поздний срок. Сердце Григорьева сжалось от нехороших предчувствий…

Спустя сутки Григорьев уехал в Сибирь, а Шульженко еще на несколько дней задержалась в Харькове. Однажды вечером она отправилась в театр «Тиволи» на концерт одесской эстрадной труппы. В состав коллектива входил 24-летний куплетист и чечеточник Владимир Коралли, который, заметив в зале Шульженко, бросил ей со сцены преподнесенный ему букет. Этот эпизод и стал завязкой к их скорому роману.

В Москву Шульженко приехала в самом начале января 1929 года. Отыграв там несколько концертов, она отправилась с гастролями в Нижний Новгород. И судьбе было угодно сделать так, чтобы в этом же поезде оказался и Коралли, который ехал на те же гастроли. Всю дорогу он настойчиво ухаживал за певицей, и в итоге ее сердце дрогнуло: таких обходительных и воспитанных молодых людей она в эстрадной среде еще не встречала. На гастролях между ними вспыхнул роман. И в самом начале его, чтобы не смущать себя и своего любовника, Шульженко сняла с пальца обручальное кольцо и спрятала его в сумочку. Практически с того самого момента Григорьев стал для нее «покойником». Именно так она сама назвала его в письме Владимиру Коралли (6 февраля 1930 года). Цитирую: