Как мы бомбили Америку

Я пристрастился ковырять в носу. Юкка сначала наблюдал молча, а потом, когда я в очередной раз вытащил из носа палец, попросил показать ему, что я извлёк. Изучив внимательно мой улов, Юкка признался, что любил в детстве есть козявки. Заодно он вспомнил, как в одном пионерском лагере, где ему довелось провести лето, ходили слухи про мальчика, который, якобы собирал козявки в баночку из-под зеленки. Тогда маленький Юкка затрепетал от одной мысли о встрече с единомышленником. Это всколыхнуло его детскую душу.

Но знакомству не суждено было состояться, мальчика Юкка так и не встретил. Одни говорили, что видели и мальчика, и баночку, другие утверждали обратное. Возможно, мальчик был лишь плодом пионерской фантазии и не существовал вовсе. Этот случай крепко запал в душу Юкки и с тех пор он не знал покоя.

Я, козявок и ребёнком не ел и теперь не стал. Зато я завидовал тем, кто грызёт ногти. Все грызли, а я не грыз. Попробовал было, но не понравилось. Так и вырос одиночкой. Зато мысль о сборе козявок мне приходила, (я подумывал собрать достаточно и построить из них дом) однако я ее так и не осуществил. Был у меня приятель, одноклассник, Юра Кастрыкин. Сейчас он заканчивает школу ФСБ. Так вот, Юра козявки ел чуть ли не выпускного вечера. Хотя возможно я ошибаюсь. Скорее всего, не ел Юра никаких козявок, а так, только впечатление производил.

Пиво и мандала

У Юкки был целый список хостелов. Он угробил несколько четвертаков, пока говорил с портье каждого из них по телефону. Наконец, в одном обнаружились свободные койки. Туда мы и отправились. По дороге заехали в Чайна-таун. Пожрали и затарились блоком «Чинтао».

В хостеле оказалось, что алкоголь пить запрещается. Унылое место в чёрном Гарлеме. Вокруг сплошь черномазые; стучат об асфальт баскетбольными мячами, орут. Прохожие норовят задеть плечом. Все, включая древних старух, недоброжелательно смотрят вслед. Один раз мелькнула белая физиономия, да и то в полицейской тачке с наглухо задраенными окнами.

Мы отправились в сортир и сбили пробку об угол мусорного бака. Решили сэкономить и выпить бутылку на двоих, закрывшись по очереди в кабинке. Я вызвался первым. Заперся, приложился к горлышку. Тут мне стало смешно…

Я увидел себя со стороны, топчущимся возле унитаза с бутылкой пива. Увидел Юкку, пыхтящего от нетерпения за дверцей. Смешно, что я, как восьмиклассник, тайно пью пиво в тубзике, затерянном в чёрных кварталах Нью-Йорка, норовя отхлебнуть больше положенной половины бутылки. Я заржал в голос, поперхнулся и пукнул.

— Сань, ты чё? — хихикая, поинтересовался Юкка.

Тут со мной сделалась истерика, и я сполз на пол, давясь пивом и соплями. Вспомнилась начальная школа, когда на завтраках в столовой все пили компот и неизменно ржали. Компот лился через нос, а я, пытаясь затянуть его назад, наглатывался соплей. Со мной такое класса до десятого случалось.

Видать, Юкка понял, что дело плохо и выломал хлипкую дверцу. Увидев меня на полу, бьющимся от хохота и конвульсий головой об унитаз, Юкка вырвал у меня почти опустошённую бутылку. Он жадно присосался к горлышку и его кадык так и заходил, пропуская внутрь драгоценные капли.

Вытерев локтем сопли, а футболкой слезы, я встал.

— Ну ты и сука, — рыгнул Юкка.

— Сори, чувак, очень смешно стало и я лишнего хлебнул, — оправдывался я.

— Обормот, — Юкка дружески похлопал меня по спине. — Не подавился, мой малыш?

— Подавился, — прохныкал я и снова закашлялся. Юкка заржал и крепко огрел меня по спине. Швырнув бутылку в ведро для использованной туалетной бума-ги, мы покинули санузел и улеглись на свои койки в узенькой комнате, полной храпящих тел.

— Думаю, завтра позвонить в этот центр по испытанию лекарств, — сказал Юкка, засыпая.

Ко мне сон не шёл. Я лежал на спине, слушал жужжание кондиционера и думал о своем натертом пальце. Он ныл всё сильнее. Мне стало страшно. От всей безысходности нашего положения, от перспективы участия в медицинских экспериментах, от усталости и мужской трусливости перед болезнями я совсем перепугался.

Палец опух.

— Гангрена… — прошептал я и, вскочив с кровати, пошарил в карманах Юкки. Достал зажигалку, чиркнул. Огонь осветил распухший волдырь пурпурного цвета, вскочивший на большом пальце ноги. Меня прошиб ледяной пот. Я увидел себя, с ампутированной ногой, ползающим по Пятой авеню и хватающим богатых шлюх за подол. «Подайте, тётенька, Христа ради»!