Как мы читаем. Заметки, записки, посты о современной литературе

При этом писателей я разделяю на три рода войск: те, кто отображает действительность, искажает ее и преображает. В качестве аналогии с первыми могу привести такой пример. По Интернету гуляет ролик, в котором Джим Керри с феноменальной, прямо-таки дьявольской точностью копирует мимику и жесты Николсона в сцене из фильма «Сияние». В верхней части экрана – Керри, в нижней – Николсон. Возможно, те, кто не знаком с творчеством Кубрика, не сразу поймут, где оригинал, а где эрзац. Сделана пародия не просто мастерски, а пугающе достоверно. Высокочеткое копирование и есть первое и единственное достоинство этого ролика. То же я могу сказать и о литературе. Да, вне всяких сомнений, писателю не принадлежит ничего, даже язык придумал не он; процесс сложения слов, по сути своей, временное заимствование. Но в самом подражании жизни уже есть какое-то ложное самоуничижение. Это следование за несуществующим вожатым по чужой лыжне. Искажение – это месть миру. За что угодно: за детские обиды, за неврозы, за несложившиеся любови и т. д. Такие высказывания приносят боль читателю, но имеют (не всегда) терапевтическое воздействие на автора. Преображение – это благодарность миру. Лично для меня наиболее близкий подход.

Я уверен, что литература должна вести актуальный разговор, но в то же время идеальный оптический прибор для писателя – что-то среднее между микроскопом и телескопом. И еще калейдоскопом. Ну еще, может быть, сварочной маской. Так или иначе, литература не должна обслуживать хэштеги. Писатель не должен выполнять социальный заказ. Повестка дня – это всего лишь тема, повод, но не цель. В этом смысле я совершенно согласен с Бродским, который говорил, что писатель измеряется его метафизичностью. Новейшая проза соревнуется с журналистикой и отмирает через пару месяцев после выхода в печать. И вот удивительный парадокс нашего времени. С одной стороны, современные социальные институты наконец-то впервые с шестидесятых (когда перешагнувшие отметку в сорок лет становились вне закона) объявили амнистию старости. Мужчины отращивают бороды викингов, а молодые женщины красят волосы в седину. С другой стороны, этому противостоит культ обновления: одежды, приложений, смартфонов, мест работы, автомобилей, собственной кожи, сексуального партнера. Но ведь, по существу, это хождение по кругу. Ну или кругам; повторением уже пережитого, пройденного, прочувствованного, и даже не тобой, а воображаемым, идеальным тобой.

Если говорить о том, чего не хватает лично мне в современной литературе, так это поэтичности текстов и, как ни странно, неуверенности автора в себе. Писатели соревнуются в знании жизни, но мне кажется, что, говоря по-ерофеевски, всеобщее малодушие – вот редкий, но столь нужный ингредиент в кухне современной прозы.

Есть два основных жанра литературы: проповедь и исповедь. Проповедник всегда знает и презирает несовершенство другого. Проповедник убежден и серьезен в отношении себя. В ситуации, когда от общества требуется неимоверное усилие, – проповедь необходима. Но лично мне гораздо ближе второе. Исповедуясь, признаваясь, мы никогда не становимся выше нашего конфидента, но всегда как бы находимся с ним на равных. Так же с писателем: только будучи на равных с миром, он не испытывает к нему ни страха, ни, наоборот, презрения. А это делает свободным.

Сергей Лебеденко О приеме «пугала», лжедокторе, обманутых читателях и неэтичных книгоиздателях

В эссе «Двенадцать приемов литературной полемики» Карел Чапек описывает демагогический прием, который принято называть «пугалом»: участник дискуссии подменяет аргумент оппонента другим аргументом, заведомо более слабым и абсурдным, а затем опровергает этот искаженный аргумент, создавая при этом видимость того, что был опровергнут аргумент первоначальный. Иногда таких «пугал» в культурной дискуссии становится столько, что задумываешься, действительно ли наш общий огород нуждается в таком их количестве.