Как мы пишем. Писатели о литературе, о времени, о себе [Сборник]

В 1950 году, когда мне было два года, мама вышла замуж за Абрама Давидовича Юзефовича, усыновившего меня и заменившего мне отца. Он всю жизнь проработал на старинном, основанном еще в середине XIX века Мотовилихинском пушечном заводе в Перми, куда попал после института, был начальником ствольного цеха, главным технологом. В заводском поселке Мотовилиха на окраине города прошла первая половина моей жизни. Когда мы с мамой приехали из Москвы к моему будущему отчиму, в его комнате в общежитии было, по словам мамы, одиннадцать книг – десять томов «Энциклопедии машиностроения» и «Война и мир» в одном большеформатном томе. К стихам отчим был равнодушен, но поэтическое отношение к миру ему было очень даже свойственно. На пенсии он заинтересовался китами и горячо одобрял международные конвенции по их защите. Незадолго до его смерти я сказал ему: «Папа, тебе не о чем в жизни жалеть. По-моему, твоя совесть должна быть чиста». Он ответил: «Ошибаешься. Я делал гарпунные пушки для китобойной флотилии „Слава“».

Мама стихи и любила, и сама их писала. В зрелом возрасте – только юмористические. Вообще она отличалась веселым нравом и легкомыслием. Последнее отчасти передалось мне и не раз выручало меня в таких ситуациях, где благоразумие вряд ли бы помогло. На вопрос, страшно ли ей было на войне, мама отвечала, что нисколько, потому что их медсанбат находился в абсолютно безопасном месте – мины до них не долетали, а снаряды через них перелетали. Однажды они с начальником должны были идти по минному полю, и начальник галантно пропустил ее вперед, как если бы они входили в театр. Мама засмеялась и пошла.

По легкомыслию она вела на фронте дневник, хотя краем уха слышала, что за это можно угодить под трибунал. Сейчас ее дневник хранится у меня дома. Никаких важных мыслей и наблюдений, ради которых стоило бы так рисковать, он не содержит. Девичьи излияния перемежаются проклятьями фашистам, описания природы – собственными мамиными стихами. Одно из них написано в апреле 1945 года, под Кёнигсбергом:

Усатый трубач, оловянный солдат
Мне подарен в знак дружбы тобой,
И в мешке вещевом непременно назад
Повезу я солдата домой.

Отдохнет там трубач, спутник тягостных дней
И в пути неизменный мой друг.
Я уверена, станет тогда он живей,
На трубе заиграет мне вдруг.

И напомнит о прошлом, о походах былых,
О друзьях, что погибли в бою,
И о подвигах славных, о бессмертии их.
Мне напомнит и дружбу твою.

Стихотворение посвящено некоему С. П. А. Кто он был такой, я у мамы выспросить не догадался, но, похоже, отношения между ними действительно были не более чем дружескими. Вывожу это из того, что даритель трубача обозначен всеми тремя инициалами. То есть мама называла его с отчеством, значит, по ее тогдашним понятиям, был он человеком немолодым. Что касается солдатика, едва ли С. П. А. взял его с собой на фронт, как мама – Блока. Вероятно, подобрал в одном из брошенных хозяевами немецких домов. А вот исполнила ли мама обещание и привезла ли оловянного усача домой, неизвестно. Я, во всяком случае, его не видел.

Мама была еврейка, но один ее дед, живший в Мелитополе и служивший в банке, перешел из иудаизма в лютеранство, а другой, владевший магазином писчебумажных принадлежностей в Кронштадте, обратился в православие. Подозреваю, что цель этих разнонаправленных конфессиональных пертурбаций была одна – оба хотели обойти процентную норму и дать возможность всем своим многочисленным детям поступить в гимназию.

Гимназические увлечения маминых родителей не сказались на их судьбе, но я – плод школьного романа. Даже, можно сказать, двух. Мама, отчим и мой биологический отец, Константин Владимирович Ефимов, учились мало того что в одной московской школе, но еще и в одном классе. Отец воевал в пехоте, потом служил в Смерше. В Москву вернулся в 1946 году, как и мама, после войны лечившая немецких военнопленных в лагере под Шауляем. Оба были в одном звании – старшие лейтенанты. Бурный роман завершился свадьбой, однако семейная жизнь не заладилась. Еще до моего рождения отец, как многие фронтовики, начал пить, пропивал не только деньги, но и вещи. Мама недолго это терпела. Терпение никогда не входило в число ее добродетелей. В 1949 году, как раз в те дни, когда Москва праздновала 150-летие со дня рождения Пушкина, она развелась с одним своим одноклассником и вскоре вместе со мной уехала в Пермь, к другому. Он со школы был в нее влюблен.