Как мы с дядей писали повесть о Варшавском восстании

— Я тогда сидел в фашистском концлагере под Варшавой. Там я отхромал последние километры, меченные колючей проволокой. В концлагере залечивали раны власовцы из так называемой Российской освободительной армии. А мы рыли землю, рубили дрова, чистили помойки и нужники. Еще в Косове на пересыльном пункте я познакомился с нашим пленным офицером Николаем Чечневым. Он теперь работает начальником производственного отдела на Соколовско-Сарбайском комбинате. В лагере мы с ним вышли на группу наших пленных, в которой главным был инженер-капитан Приступа, взятый в плен в Эстонии. В нее входили Олег Зуев, до войны учившийся в Литинституте, Борис Самохин, Иван Бондаренко и молодой парнишка Володя Валяев. (После войны капитан Приступа за свой плен отсидел в нашем лагере и, отбыв срок, остался в Норильске.) Я как-то ездил туда по своим режиссерским делам и виделся с ним. Тогда, в Польше, Приступа сказал мне, что бежать из этого лагеря довольно легко, сложнее выжить потом. А у меня, после того как я с развороченной челюстью выпрыгнул с парашютом из нашего подбитого «Пе-2», при приземлении был поврежден мениск. Немцы, взяв меня в плен, челюсть и рот подлатали, а вот нога не заживала. Пленные врачи в лагере подлечили мне ногу, и нас — Чечнева, Бондаренко, Валяева и меня — по очередной разнарядке отправили в качестве монтеров в Варшаву, на фирму Вальтера Тоббинса, то есть в пошивочные мастерские. На нас были синие комбинезоны, пилотки на два пальца от бровей, из карманов торчали отвертки и кусачки, все чин чинарем. Мастерские находились на улице Ращинской в помещении бывшей гимназии. Главным мастером там был фольксдойч Левицкий. Фольксдойчами называли поляков немецкого происхождения. У них были большие привилегии, и им гарантировалась личная безопасность. Но положение у них было аховое — немцы им не доверяли, поляки ненавидели. Работали в мастерских почти одни польки. В день к штатским костюмам и военным мундирам пришивалось от силы пять пуговиц. Сами костюмы шились неделями. Немецкая охрана не решалась выявлять саботажников — это повлекло бы за собой смену охраны, а прежней предстояла отправка на фронт. Мы с Чечневым должны были чинить моторы и «желязки» — утюги. Для Николая даже «жулики» в пробках являлись высшей математикой, а из меня электромонтер тоже был аховый.

Моторы постоянно выходили из строя. Позже я узнал, что польки в изоляцию якоря вставляли шило, да мне особенно и не приходилось ломать голову над ремонтом. Когда мы первый раз появились в цеху, я заметил, что у всех женщин были пышные высокие прически. Я познакомился с молодой пани Крысей. Однажды я коснулся ее локонов...

— Уж не влюбился ли ты в нее?

— Что тут рассусоливать, у нас с ней начался роман. Так вот. Я коснулся ее прически, а она сказала: «Осторожно, нитки». — «Яки нитки?» — удивился я. Крыся извлекла из локона катушку ниток. «Пше́мыт», — засмеялась она. То есть контрабанда. Высокие прически польки делали не столько для того, чтобы обратить на себя внимание, сколько для пшемыта.

На улице напротив проходной располагалась лавка пана Маевского. И я стал связным между ним и Крысей. Пан Маевский хорошо владел русским языком — еще в девятьсот четвертом году он был участником русско-японской войны. Теперь он торговал не только лимонадом, бимбером — по-нашему самогоном — и пивом, но и тканями из пошивочных мастерских. Но торговал не сам, а перепродавал товар другим полякам, чтобы не попасть в лапы к немцам. В задней комнате его лавки я снимал с себя комбинезон, под которым прятал несколько рубашек и сорочек, предназначенных для немецких вояк. Как-то я принес отрез сукна, а пан Маевский выложил передо мною четыре «гураля» — то есть ассигнации по пятьсот злотых. «Берите, пан Миколай, — сказал он. — Хоть немцам мы всучаем фальшивые «гурали», это настоящие. Вы их заработали... Не пора ли вам, пан Миколай, сматывать отсюда удочки?» — «Каким образом?» — «Я мог бы спрятать вас в своем погребе». — «Если немцы нас найдут, вас расстреляют». — «Я знаю, на что иду». Так мы покинули фирму Вальтера Тоббинса и два дня отсиживались в погребе у пана Маевского. Крыся дала нам свой адрес на улице Пиуса. Когда мы пробирались к ней, нас чуть не подстрелили польские подпольщики. Из-за наших пилоток они приняли нас за немцев. У Чечнева пилотку сбило пулей. Позже мы в них ходили только по центральным улицам, но едва сворачивали в безлюдные переулки, как тут же прятали пилотки в карман.

После встречи с Крысей Чечнев отправился на улицу Нарбутта по адресу, который дала ему Крыся, где скрывались польские подпольщики. Крыся мне сказала: «Ходят слухи, что неподалеку от Варшавы действуют подразделения Ковпака. Но вам туда не пробраться». Вскоре вернулся Чечнев и сообщил: «На Нарбутта я обнаружил русского профессора, у него есть приемник». — «Дуем туда», — предложил я.