Указывая на связь между социоэкономической и политической маргинализацией и зависимостью жизнеобеспечения авильских руна от леса, я никоим образом не желаю сводить культуру к бедности (как сделали бы некоторые). К тому же, как наверняка уже стало ясно, о культуре вообще не идет речи. Более того, жители Авилы дорожат своеобразной насыщенностью своей повседневной жизни, не зависящей от экономических показателей и статистики здравоохранения, к которым некоторые могут прибегнуть для ее измерения.
Многовидовая экология самостей с отпечатком колониализма, описанная в этой книге, реальна в этнографическом и онтологическом смыслах. Однако ее существование зависит в равной мере от непрерывного процветания плотных экологий нечеловеческих существ и от людей, чья жизнь основана на проникновении в эти экологии. Если исчезнет слишком много элементов, формирующих эту экологию, особый вид жизни (включая загробную) прекратится навсегда. А нам придется найти способ скорбеть об этом отсутствии.
Это не значит, что придет конец всякой жизни: руна найдут другие способы быть человеком, в которые, возможно, снова будут вовлечены нечеловеческие существа и духи. И мы должны понять, как прислушиваться к надеждам, которые таит в себе такой вид реальности.
Обращая свое этнографическое внимание на что-то потенциально эфемерное и ускользающее – реальность особо плотной экологии самостей, одновременно «слишком человеческой» и находящейся по ту сторону человека, – я не занимаюсь спасительной антропологией. То, что я описываю, не просто исчезает; этнографический анализ этой особой системы отношений усиливает и таким образом позволяет нам осознать способы изучения живой логики, уже являющиеся частью того, как лес мыслит через «нас». И если «мы» переживем антропоцен – нашу смутную эпоху, в которой мир по ту сторону человека все больше трансформируется сугубо человеческими проявлениями, – нам придется активно развивать способы мыслить вместе с лесами и подобно им.
В связи с этим я хочу вернуться к названию данной книги – «Как мыслят леса». Я выбрал его из-за уже упомянутой переклички с книгой Леви-Брюля «Первобытное мышление», представляющей собой классический анализ анимистического мышления. В то же время я хочу подчеркнуть одно важное различие: лес мыслит; и когда «туземцы» (или другие, если уж на то пошло) думают об этом, они меняются под влиянием мыслей этого мыслящего леса. Название «Как мыслят леса» также перекликается с рассуждением Леви-Стросса о первобытном мышлении – его трудом
Мои собственные этнографические рассуждения представляют собой попытку освободить наше мышление, на мгновение выйти из человеческой оболочки, обуреваемой сомнениями, навстречу диким живым мыслям по ту сторону человеческого, которые участвуют в формировании «нас». Для этого мы должны покинуть проводника руна-пума, нашего Виргилия, и дикую сельву вокруг Авилы – вовсе не обязательно для того, чтобы достичь небесных сфер Данте (ведь это не поучительная история, и такой цели она перед собой не ставит), а чтобы на секунду самим оказаться в нашей собственной общности, которая, вероятно, бесплотна и находится за пределами описанного здесь этнографического столкновения.
В поисках способа открыть наше мышление для живых мыслей, самостей и душ, многочисленных лесных духов и даже Льва как понятия и вида я пытался сказать нечто конкретное о чем-то общем. Я пытался донести кое-что об общности, которая ощущается нами как «здесь» и в то же время простирается куда-то «туда», далеко за наши пределы. Открывая таким образом свое мышление, мы, возможно, сможем осознать некое большее «мы», способное процветать не только в нашей собственной жизни, но и в жизни тех, кто будет существовать за ее пределами. Пусть это будет нашим подарком, хоть и скромным, живому будущему.
Библиография
2004 The Open: Man and Animal. Stanford, CA: Stanford University Press;
2002 A Dog’s Life among the Teenek Indians (Mexico): Animals’ Participation in the Classification of Self and Other. Journal of the Royal Anthropological Institute, n.s., 8: 531–50.