Как на Дерибасовской угол Ришельевской

Я Извиняюсь перестает пробовать свои силы б экономических диверсиях против конкурента и, по совету своего сына, начинает выяснение с ним отношений дедовскими способами. А Поздняков тоже не считает тараканов у своем подвале. И по городу идет такая мобилизация, которая может только сниться Советской Армии. Потому что в рядах Я Извиняюсь или того же Позднякова ни одного доходяги-белобилетника: испытанные бойцы, мастера рукопашного боя в тесных помещениях и каждый в отличие от советского солдата вместо кирзовых сапог носит экипировку, о которой весь Генштаб может только завидовать натовским стервятникам.

Первый ход сделал Я Извиняюсь. Он вспомнил, с чего началась вся эта трахомудия, и без особого напряжения с ментовской помощью вычислил на улице стукача Лабудова. Когда ребята Панича запихивали в машину сложенного пополам флейтиста, он даже не пытался отбиваться своей блестящей дудкой, а мысленно благодарил природу уже за то, что эта машина даже отдаленно не напоминает катафалк.

Допрос стукача производил лично старый Я Извиняюсь. И стоило ему только начать считать своим костылем прыщи на лабудовской морде, еще слегка покрытой загаром от ментовских кулаков, как с этого поганого рыла вместе с кровью и гноем потекли чистосердечные признания о встрече с Говнистым. Не проверившему ложные сведения стукачу чисто для порядка натянули глаз на жопу и повезли по городу в багажнике автомобиля. А когда Паничу-младшему надоело кататься на машине со всяким говном рядом с запаской, он скомандовал очистить багажник. И Лабудов волею случая лег под фамильной будкой Графа: по страшному везению в эту ночь лужа, где любил проводить время экс-капитан Шушкевич, оказалась свободной, потому что Графу не хватило сил до нее доползти и он отдыхал возле мусорного бака.

Говнистому повезло гораздо меньше, хотя контрразведка Макинтоша работала в общем-то неплохо. Макинтош опоздал на каких-то полчаса и зареванная Ирка, подвывая в конце каждого слова, рассказала, что Говнистого уволокли за собой какие-то чужие ребята на ее глазах. Побледневший Макинтош, не успокаивая Ирку, бросился по следам бандформирования имени Я Извиняюсь. И хотя маза Макинтоша налетела в одну из засвеченных хат фирмы Панич, Говнистому это не помогло. Потому что его там не было. Очень скоро Макинтош выяснил, что Говнистого пригласили в гости по месту основной прописки Паничей. За то, чтобы переться туда, не могло быть и речи: для штурма такой, с позволения сказать, хаты потребовалась бы как минимум поддержка артиллерийской батареи. Но изо всей артиллерии плохо экипированная бригада Макинтоша имела только ручные гранаты с антикварными «фаустпатронами». Поэтому Макинтош проявил выдержку. Он примчался в превратившийся в филиал Брестской крепости подвал Позднякова и Борис Филиппович лично взял телефонную трубку у недрогнувшую руку.

— Послушайте меня, Я Извиняюсь, — поздоровался с папой конкурента Поздняков, — давайте нам человека и не будем дергать нервы друг у друга.

— Я даже не шевелю мозгом о чем вы имеете сказать, — непривычно культурно ответил Я Извиняюсь, — чего вы хотите от старого больного человека? Если у вас с моим сыном какая-то радость, то и общайтесь вместе с ним. Он человек самостоятельный.

Поздняков понимал, что при таком папочке самостоятельный Панич-младший мог только бегать у сортир без предварительного разрешения. И раз Я Извиняюсь взял в руки исход дальнейших событий, то на ничего хорошего это не намекало.

— Макинтош, это война, — сказал Поздняков и положил трубку, — а на войне без потерь не бывает.

Позднякову было не очень жаль почти неизвестного ему Говнистого, который уже сыграл свою арию в этом деле. Во всяком случае идти на риск ради него Борису Филипповичу явно не хотелось. Но Говнистый был родом из юности Макинтоша — и этим все стало решено. Не говоря горбатого слова, Макинтош повернулся задом к столу и пошел в дверь, зыркнув по дороге на своих ребят таким отеческим взглядом, что они не сдвинулись с места.