Как на ладони

Дома, когда мы подъезжали к гаражу, она спросила:

— А флаг зачем?

— Я — гражданин Америки, — сказал папа, — и имею полное право вывесить флаг, если мне того хочется.

— А с чего бы тебе этого хотеть?

— Чтобы показать, что я поддерживаю войну.

Мама засмеялась:

— Ты же только что говорил, что протестуешь против войны!

— Я протестую против одного аспекта войны и поддерживаю другой, — отрезал папа. — Способность удерживать в голове две противоположные идеи — это, знаешь ли, признак высокого интеллекта.

— Ага, — хмыкнула мама.

— И я не нуждаюсь в твоем разрешении, чтобы вывешивать флаг.

— Да я ничего такого и не говорила, — удивилась мама, а потом повернулась ко мне и скорчила рожу, показывая, что папа совсем свихнулся.

Я изо всех сил старалась делать вид, будто не считаю папу чокнутым. Даже не скорчила рожу в ответ. Какой-то частью души я уже начала беспокоиться, как бы он, несмотря на мои протесты, не отослал меня с мамой. Его молчание ясно показывало — я его достала.

Мама сказала, что у нас очень красивый дом. Мы ей показали все вокруг. Единственное, что ей не понравилось — фикус, который мы украсили гирляндами.

— Завтра купим настоящую елку, — заявила она. — Решено.

— Нет, — возразил папа, — не купим. Это — часть протеста.

— Слушай, — сказала мама. — Я накупила всем подарков, истратила кучу денег, и я хочу положить их под настоящую елку. Никто же не просит тебя тратить на нее свои деньги, так что не беспокойся.

— Я так полагаю, за елкой ты отправишься на моей машине? — осведомился папа.

— А на чьей же еще? — парировала мама, и он не нашелся, что ей ответить.

У нас с мамой была общая ванная. Я убрала из-под раковины все свои захоронки и перенесла их в комнату. И правильно сделала, потому что мама первым делом заглянула именно туда.

— Отличное место для тайника, — отметила она, и я кивнула.

Вечером, после того как мы почистили зубы и умылись, мама пришла ко мне в комнату.

— Ты не думала над тем, чтобы вернуться ко мне? — спросила она.

— Думала, — соврала я.

— И?

— Мне сначала надо этот год в школе доучиться.

Она вздохнула.

— Прости, — сказала я.

— У меня никого нет. И мне очень одиноко, — призналась мама.

— Я вернусь следующим летом, — пообещала я, хоть мне этого совсем не хотелось. Она весь вечер была такой ласковой, что я чувствовала необходимость пообещать ей что-нибудь в этом роде.

— Следующим летом? — повторила она. — Но ведь это еще так не скоро!

Потом она встала и ушла к себе. Даже не поцеловала и не обняла меня на прощанье, даже свет мне не выключила. Через пару минут я поднялась с постели и постучалась к ней.

— Да?

Я приоткрыла дверь. Мама уже лежала в кровати с книжкой.

— Ты злишься? — спросила я.

Мама перевела взгляд с книжки на меня.

— С чего мне злиться?

— С того, что я не вернусь домой.

— Переживу как-нибудь, — ответила мама.

Я не очень поняла, что она имеет в виду. То ли она и правда спокойно это переживет, то ли я должна чувствовать себя виноватой и тут же сказать ей, что я согласна ехать с ней домой.

— Спокойной ночи, Джасира, — попрощалась мама.

— Можно, я тебя поцелую? — спросила я.

— Конечно.

Я подошла к ее кровати и нагнулась. Я думала, что вот сейчас она меня обнимет, но не тут-то было. Я просто чмокнула ее, а она уже уткнулась обратно в свою книгу.

Следующим утром мама попросила папу приготовить нам его фирменные блинчики, но он отказался, сославшись на то, что ему некогда. Я их не ела со дня знакомства с Тэной.

— Тогда сделаешь нам их утром на Рождество, — решила мама.

— Посмотрим, — отозвался папа.

Папа сел в машину вместе с нами, чтобы мы его подбросили до работы. В присутствии мамы мы с ним вроде как отдыхали друг от друга. Он не мог у нее на глазах злиться и бить меня, поэтому мне не приходилось особенно следить за тем, что я говорю или делаю. Я просто сидела на заднем сиденье и смотрела на выведенные черной краской номера домов, мимо которых мы проезжали.

Вдруг папа приглушил радио и сказал:

— Если увижу хоть одну царапину, то очень-очень разозлюсь.

— Да ну? Если бы не эта твоя война, ты бы не бойкотировал Рождество, сам бы поехал за елкой и сам бы оцарапал свою машину. Так что заткнись.

Папа промолчал. Это было восхитительно — слушать, как мама так с ним говорит, а он даже не может ей ничего ответить.

— И чтобы никакой липкой смолы, — добавил папа. — Ее потом ничем не отмоешь.

— Может, хоть на секунду перестанешь всех третировать? — поинтересовалась мама, потом повернулась ко мне и спросила: — Как ты можешь с ним жить?

Я бы предпочла, чтобы она так не делала. Не вынуждала бы меня говорить папе в лицо всякие гадости. Я в таких ситуациях всегда жутко нервничаю, а тут еще папа пялился на меня через зеркальце, предвкушая, как я сейчас облажаюсь.

Наконец я промямлила:

— Я не знаю.

Папа закатил глаза и уставился на дорогу.

— Фирменный ответ, — пробурчал он.

— Как это ты не знаешь? — допытывалась мама.

Я пожала плечами.

— Прекрасно! — бросила она, разворачиваясь обратно. — Раз вы тут так спелись, можешь забрать его себе.

Я ничего не сказала. Сидела и смотрела на дорогу между их сиденьями.