Как (не)родные

– Мне плохо, – продолжила Варя, – я читаю новости, и мне плохо от несправедливости происходящего. В моменты, когда я вижу и ощущаю отсутствие справедливости, я вспоминаю тебя. Мама рассказывала мне, как ты в молодости подходила к вашему фамильному дому, который отобрали у семьи в революцию и сделали из него клуб, и как ты хотела поджечь его. Я все пытаюсь понять, что ты ощущала тогда? Это было то же чувство несправедливости и ненависти, что горит во мне сейчас? И, намного важнее, я хочу понять, почему ты этого не сделала? Я не думаю, что ты испугалась последствий. Мне хочется верить, что ты остановилась, чтобы не множить ненависть.

– Самое страшное, я не знаю ответа до сих пор, – ответила бабушка. – Сейчас я просто осознаю, что если бы я подожгла свой родовой дом тогда, то, скорее всего, не разговаривала бы с тобой сейчас. Семья намного важнее ненависти и личной мести, я это знаю. Но я чувствую, моя родная, я чувствую твою злость. Ты ищешь путь, но не можешь найти.

– Мне кажется, что вокруг меня ложь, – начала Варя. Она подняла глаза на бабушку. Ее морщинистое лицо светилось любовью к внучке. «Бесценный взгляд», – подумала Варя. Взгляд понимания и абсолютного доверия. – Мне кажется, все мои мысли очень глупые, бабуль. Я все чаще и чаще задумываюсь про то, в каких условиях росла и жила ты, все твое поколение. Мама рассказывает, что во время войны вы голодали и ели лебеду. Но я спрошу тебя о другом: как вы проживали каждый день? Что вы чувствовали, о чем думали? Вы боялись умереть? Вы думали об этом? У меня столько вопросов, но ни одного ответа.

– Варюшка, ты же знаешь, у меня тоже их нет.

– Я знаю, бабуль. Я не представляю, каково это – каждый день на протяжении четырех лет засыпать в страхе, что утром можно не проснуться. Я понимаю, ты была еще подростком, но почему-то я уверена, что ты уже все понимала. Как обычно бывает, дети понимают мир намного лучше взрослых. Ты помнишь свою маму в эти годы? Мама рассказывает, что она оставляла вас одних со стаканом киселя, который вы выпивали, а маленькой крошке ничего не оставалось, и она умерла. И мама мне говорит, что ты не любишь вспоминать эту историю, но я все равно спрашиваю тебя, бабуль. Потому что это жизнь, а я хочу понимать, что в жизни бывает всякое, и даже самое страшное.

Бабушка молчала. В этот момент Варе показалось, что они вдвоем в темном туннеле, где с каждым вопросом Вари бабушка все больше отдаляется от нее.

– Постой, прошу. У меня депрессия. Говорят, это частая болезнь для моего поколения. Но ирония в том, бабуль, что мое поколение живет лучше всех предыдущих. У моего поколения есть все, но почему-то мы несчастны. И вроде бы внешне у меня все хорошо, я улыбаюсь, но внутри я тону и задыхаюсь.

Я могу пойти и купить себе практически все, что захочу. Я не думаю о том, что я буду есть, мой холодильник всегда полон еды. Но почему-то мой мозг играет со мной, и, видя благополучие внешнее, он, словно для баланса, создает неблагополучие внутри. У меня есть любовь, но я разрушаю ее.

– Ты просто человек, моя дорогая. Нам всем свойственны сомнения, страхи. Мы бежим от счастья, это наше проклятье. Я страдала десять лет жизни с первым мужем, хотя каждый день могла принять решение уйти от него. Я оправдывалась, что у меня ребенок и что я нахожусь в браке ради него. Чушь все это была! Я просто трусила взять ответственность за свою жизнь на себя! А ты не бойся, слышишь? Не бойся брать ответственность за себя! Неважно, замужем ты или нет! Важно то, кого ты называешь своей семьей. А все эти бумажки – сегодня они есть, завтра они истлели от времени! А ты остаешься, понимаешь? Ты остаешься!

– А ты осталась?

– Я всегда с тобой в твоих мыслях. Если ты захочешь, – как только бабушка это произнесла, в квартире стало тихо.

Варя посмотрела в стакан с чаем. От него перестал исходить теплый пар, долька лимона слегка потемнела.

– Ты когда-нибудь любила меня? – спросила Варю бабушка.

Это было последней каплей. Ноги ослабли, позвоночник перестал держать тело, слезы потекли по щекам.