Как не умереть в одиночестве

Он понятия не имел, как Сэлли и Спайку удалось добраться до аэропорта и, более того, купить билеты на рейс в Сан-Франциско, но позднее выяснилось, что Спайку по достижении восемнадцати полагалась крупная сумма, оставленная бабушкой и дедушкой. В ящике комода нашлась записка от Сэлли с объяснением, что они «улетели пока в Штаты. Не хочу, чтобы из-за меня поднимали шум, – писала сестра, – так что, пожалуйста, расскажи обо всем нашей дорогой мамуле, но только подожди до завтра, ладно?»

Эндрю так и сделал. Мать отреагировала на новость, добавив панические нотки к страдальческому тону.

– О боже, о боже. Невероятно. Поверить не могу.

Потом была немного сюрреалистическая встреча с родителями Спайка, которые приехали в фургоне, окруженные дымкой марихуаны. Мать все утро переживала только из-за того, какое поставить печенье, а Эндрю, в ужасе от того, что она совсем спятила, так скреб прыщики, что в кровь расцарапал щеки.

Он подслушал разговор, лежа на лестничной площадке и глядя вниз между балясинами. У отца Спайка, Рика, и матери, Шоны, были длинные волосы и пивные животики. Как оказалось, возраст хиппи не красит.

– Дело в том, Кассандра, – сказал Рик, – что они оба достигли возраста согласия, и мы не вправе препятствовать им в следовании зову сердец. К тому же у нас тоже все началось в этом возрасте, и ничего плохого это нам не принесло.

Судя по тому, что Шона вцепилась в Рика так, словно они неслись по американским горкам, это заявление вызывало некоторые сомнения. Рик был американцем, и привычные слова в его произношении звучали так экзотично, что Эндрю даже подумал, а не смотать ли ему сейчас удочки, не запрыгнуть ли в самолет и тоже не махнуть ли через океан. Но потом он вспомнил о матери. У Сэлли совести могло и не быть, но у Эндрю-то она имелась.

Некоторое время никаких вестей от Сэлли не было. Потом, примерно через месяц, пришла открытка с почтовым штемпелем Нового Орлеана и изображением джазового тромбониста, выполненного дымчатой сепией.

«Большой Кайф![11]Надеюсь, ты в порядке, братан».

Эндрю так разозлился, что швырнул открытку на пол в спальне. Но на следующий день, уступив соблазну, изучил ее получше и неожиданно для себя самого прикрепил к стене над подушкой. Позже к Новому Орлеану добавились Оклахома-Сити, Санта-Фе, Большой Каньон, Лас-Вегас и Голливуд. Собрав карманные деньги, Эндрю купил карту Соединенных Штатов, на которой отмечал маркером передвижения сестры, стараясь угадать, где она окажется в следующий раз.

Все это время мать то разражалась сердитыми тирадами в адрес дочери – как она посмела вот так вот взять и смыться, – то слезливо причитала, называя Эндрю своим единственным ребенком, сжимая его лицо ладонями и заставляя снова и снова обещать, что он никогда-никогда ее не покинет.

Склонная к мрачной иронии, судьба распорядилась так, что пять лет спустя Эндрю сидел рядом с тем, что мать, не понимая, как расстраивает его, называла своим смертным ложем. Рак перешел в агрессивную стадию, и доктор давал матери несколько недель. Предполагалось, что Эндрю отправится в сентябре в университет – Бристольский политехнический – изучать философию, но он отложил этот план, чтобы присматривать за матерью. О том, что его приняли в университет, Эндрю матери не сказал. Так было легче. Проблема заключалась в том, что он не мог связаться с Сэлли и сообщить о состоянии матери. Открытки больше не приходили, последняя была из Торонто с коротким сообщением:

«Привет, дружок, замерзаю здесь. Обнимашки от обоих!»

А потом был еще телефонный звонок. Эндрю как раз набил рот рыбными палочками и едва не подавился, когда из трубки донесся сопровождаемый эхом голос Сэлли. Связь была ужасная, и они плохо слышали друг друга, но Эндрю все же разобрал, что Сэлли перезвонит двадцатого августа, когда они будут в Нью-Йорке.

В назначенный день он ждал у телефона – с нетерпением и в то же время с надеждой, что никто не позвонит. Когда телефон все же зазвонил, Эндрю снял трубку не сразу.

– Привет! Это Сэлли. Как слышно? Хорошо?

– Да. Послушай. Мама больна. То есть серьезно больна.

– Что такое? Больна? Насколько?

– Настолько, что лучше не становится. Тебе надо срочно прилететь, пока еще не поздно. Доктора дают не больше месяца.

– Дело дрянь. Ты серьезно?

– Конечно, серьезно. Пожалуйста, приезжай домой как можно скорее.

– Господи. Это… с ума сойти.

Сэлли вернулась в том же стиле, как и уехала. Эндрю, как обычно, спускался вниз на завтрак, когда услышал шум воды в кухне. Мать не вставала с постели уже несколько недель, и в какой-то момент в Эндрю всколыхнулась надежда: а может быть, врачи ошиблись? Но нет – у раковины стояла Сэлли, и по ее спине тянулся во всю длину хвост волос всех цветов радуги. Одета она была во что-то напоминающее халат.

– Братик, надо ж! – Сэлли стиснула Эндрю в медвежьих объятьях. От нее пахло чем-то заплесневелым и цветочным. – Ты как, черт бы тебя побрал?

– Я в порядке.

– Господи, вырос на все двадцать футов!

– Ага.

– Как школа?

– Хорошо.