– Разумеется, – сказал Куинн.
– Там у меня все сведения, а не только те, что мы печатали в "Чикото ньюз", – кое-что я придерживал, чтобы не расстраивать Марту. К тому же мне, откровенно говоря, всегда казалось, что эта история когда-нибудь опять всплывет. Представьте себе, что в Канзасе, или там в Сиэтле, или в Нью-Йорке прихватят на разбое какого-нибудь малого, который сознается, что О'Гормана убил он. Вот тогда все окончательно встанет на свои места.
– А вы не надеялись, что О'Горман найдется?
– Надеялся, но не очень. Когда он вышел в тот вечер из дома, у него не было ничего, кроме двух долларов, машины и того, во что он был одет. Деньгами ведала Марта, поэтому она с точностью до цента могла сказать, сколько у него при себе было.
– Он ничего не взял из одежды?
– Нет.
– Счет в банке у него был?
– Совместный с Мартой. О'Горман спокойно мог снять с него деньги без ее ведома или занять у кого-нибудь, но он этого не сделал.
– Было у него что-нибудь ценное, что можно было заложить?
– Часы, которые стоили около ста долларов, подарок Марты. Их нашли в ящике письменного стола.
Ронда закурил еще одну сигарету, откинулся на спинку вращающегося кресла и задумчиво посмотрел в потолок.
– Кроме всех, так сказать, прямых доказательств, которые исключают добровольное исчезновение, есть еще и косвенное: О'Горман полностью зависел от Марты, с годами он совсем превратился в ребенка, он не прожил бы без нее и недели.
– Ребенок такого внушительного возраста мог сильно действовать на нервы. Может, шериф зря отказался от версии детоубийства?
– Если это шутка, то неудачная.
– Я вообще плохой шутник.
– Пойду принесу досье, – сказал Ронда, поднимаясь. – Не знаю, почему я так суечусь. Наверное, потому, что хотелось бы покончить с этой историей раз и навсегда, чтобы Марта влюбилась в кого-нибудь и вышла замуж. Из нее получится отличная жена. Вы ее наверняка наблюдали не в лучшем виде.
– Скорее всего да, и вряд ли мне представится другой случай.
– У нее такое чувство юмора, столько сил...
– Ронда, на вашем рынке нет ни спроса, ни предложения.
– Вы очень подозрительны.
– Самую малость – по природной склонности, образу мыслей и жизненному опыту.
Ронда вышел, а Куинн сел на стуле поудобнее и нахмурился. Через стекло ему видны были макушки трех голов: Ронды с растрепанными волосами, какого-то коротко стриженного мужчины и женская – с тщательно уложенными локонами цвета хурмы.
"Рубашка, – думал он, – да, рубашка и лоскут от нее... Почему в такой жуткий вечер О'Горман не надел куртку или плащ?"
Ронда вернулся с двумя картонными коробками, на которых бегло написаны всего два слова: Патрик О'Горман. Они были наполнены вырезками из газет, фотографиями, любительскими снимками, копиями телеграмм, официальными запросами и ответами на них. Большинство были из полицейских управлений Калифорнии, Невады и Аризоны, но некоторые – из отдаленных штатов, а также из Мексики и Канады. Все было сложено в хронологическом порядке, но, чтобы изучить материал, требовалось время и терпение.
– Можно я это позаимствую на вечер? – спросил Куинн.
– Зачем?
– Хочу кое-что посмотреть внимательнее. Например, описание машины, в каком ее нашли состоянии, была ли включена печка.
– Почему вас интересует печка?
– По словам миссис О'Горман получается, что ее муж выехал из дому в дождь и ураган в одной только рубашке.
– По-моему, про печку нигде ничего нет, – сказал Ронда после минутного замешательства.
– А вдруг есть? Я бы в мотеле не спеша все перебрал.
– Ладно, забирайте, но только на один вечер. Может, вы действительно заметите что-то новое.
По голосу чувствовалось, что он считает затею Куинна безнадежной, и к восьми часам вечера Куинн готов был с ним согласиться. Фактов в деле О'Гормана было мало, версий – множество ("Включая детоубийство, – думал Куинн. – Марте О'Горман малютка Патрик мог смертельно надоесть").
Особенно заинтересовал его отрывок из показаний Марты О'Горман коронеру: "Было около девяти часов вечера. Дети спали, я читала газету. Патрик был весь как на иголках, не находил себе места. Я спросила его, в чем дело, и он ответил, что допустил ошибку, когда днем оформлял на работе какой-то документ, и что ему нужно съездить туда и исправить ошибку, прежде чем кто-нибудь заметит. Патрик такой добросовестный... извините, я больше не могу... Господи, помоги!.."
"Очень трогательно, – думал Куинн, – но факт остается фактом: дети спали и Марта О'Горман могла уехать вместе с мужем".
О печке он не нашел ни слова, а вот фланелевому лоскуту внимание уделялось большое. Кровь на нем была той же группы, что у О'Гормана, и он был вырван из рубашки, которую О'Горман часто надевал. Это подтвердили Марта и двое его сослуживцев. Рубашка была из яркой, желто-черной шотландки, и О'Гормана часто дразнили на работе, что он, ирландец, ходит в чужой национальной одежде.