Как переучредить Россию? Очерки заблудившейся революции

Сначала робко и незаметно, а потом все более напористо государство стало восстанавливать свои позиции в обществе. Темпы росли, и в конце концов процесс «второго пришествия» государства стал лавинообразным. Оно просовывает себя повсюду: в экономике, в социальной жизни, в массовых коммуникациях, в идеологии, в международных делах. Каковы бы ни были побочные эффекты этой «государственной терапии», она носит спасительный характер, потому что альтернативой ей была смерть России. Все разговоры о загубленной демократии – лукавое ханжество. Не было никакой демократии, был средневековой полураспад с единственной перспективой – полного распада. Фальшь сегодняшней «гражданской оппозиции» состоит в том, что под флагом борьбы с «недемократическим государством» она фактически борется с государством как таковым, с робкими попытками обуздать стихию общественного произвола. Мы уходим не от демократии, а от государственного разложения. Это операция «по жизненным показаниям», когда уже не считаются с потерями. По ходу дела теряются руки и ноги, но остается жизнь. Другой вопрос – какая…

О «чекистской корпорации»[61], вернувшей России государственность (и что бы ни было дальше, ей это будет зачтено историей), можно смело сказать, что ее недостатки являются продолжением ее достоинств. Она оказалась счастливо сохранившимся ребром советской государственности, из которого история вылепила новое российское государство, как Бог вылепил Еву из ребра Адама. Но это была на сто процентов советская кость.

В этой борьбе не было ничего свежего, ничего нового, ничего подающего надежды. Схлестнулись две силы старого общества, силы порядка и силы стихии. Но и этот порядок, и эта стихия принадлежали одинаково старому миру, они имели одну природу. Поэтому из «хвоста ящерицы» выросло «советское» государство. Оно советское во всем: от прямолинейной риторики дикторов на телеэкранах до восстановления полицейского визового режима на границе. Оно не умеет быть другим.

«Силы порядка» стали бороться с «силами стихии» их же методами. Частному произволу новоявленных олигархов был противопоставлен произвол возрождающегося государства. Без ответа останется вопрос, существовал ли тогда у власти другой путь для обуздания насилия внутри общества, кроме как противопоставления ему другого насилия – организованного и поэтому более эффективного. Худо ли, бедно ли, но задача была решена. Знаковым событием стало дело Ходорковского[62]. Ходорковский* был в определенном смысле символом беспредела своей эпохи. Чтобы нейтрализовать его, власть вынуждена была продемонстрировать, на что способен организованный государственный беспредел. Дело Ходорковского* было пирровой победой – и над Ходорковским*, и над правом одновременно. Таким образом, на смену децентрализованному произволу финансово-промышленных групп пришел централизованный произвол государственной власти.

Так они и шли дальше рука об руку – спасительное восстановление государственного порядка и разрушительное влияние государственного волюнтаризма. Каждый шаг новой власти был противоречием в себе самом. Возвращение незаконно отчужденных активов и нарушение прав собственности, борьба с «медийным терроризмом» телемагнатов и возвращение маразма эпохи «кремлевских старцев» на телевидении, наведение государственной дисциплины и изъязвление экономики сотнями бюрократических барьеров, позволяющих алчно собирать административную ренту. И одно неотделимо от другого, зерна неотделимы от плевел. Добро и зло, прогресс и упадок смешались здесь в одно целое. Любое действие правительства вызывает смешанное чувство понимания и разочарования.

Зараженное вирусом разложения общество вдруг снова оказалось огосударствленным. Это, однако, привело не к выздоровлению, а к временной ремиссии. Гнилостный вирус произвола никуда не делся, он просто перетек в государственные артерии. С таким трудом воссозданный «новый порядок» стал всего лишь высшей формой беспорядка. Страна от хаоса в управлении пришла к управляемому хаосу.

Если верить Гегелю и Марксу (а, собственно, почему им не верить?), высшей формой движения антагонистического противоречия является обращение его в свою противоположность, в «кажимость», когда на поверхности явлений мы видим нечто прямо противоположное их сущности. Нынешний порядок – это видимость, порождаемая хаосом, это та высшая точка развития, до которой хаос в принципе может дотянуться. Дальше может быть лишь одно из двух – либо разрушение, либо разрешение. Разрушение происходит всегда от победы одной из сторон, неважно какой. Разрешение возможно лишь при творческом рождении «опосредования» из напряжения противостояния, т. е. какой-то новой, третьей силы, которая в движении снимет противоречие и устранит старые противоположности, превратив их в одни из своих оснований. «Слить» или «снять» – вот исторический выбор, который предстоит России.