Как писать хорошо. Классическое руководство по созданию нехудожественных текстов

Теперь я начинал это понимать. Когда мы катили по песку, Мохаммед Али время от времени показывал водителю жестами: здесь чуть правее, тут чуть левее. Мы спросили, как он узнаёт, куда ехать. Он ответил, что ориентируется по барханам. Однако все барханы выглядели совершенно одинаково. Мы спросили, сколько нам придется ездить, чтобы найти соляной караван. Мохаммед Али сказал, что надеется уложиться часа в три-четыре. Мы ехали и ехали. На мой взгляд, привыкший к разнообразию видимых объектов, смотреть было практически не на что. Но спустя некоторое время эта почти абсолютная пустота сама по себе превратилась в объект — и в этом был сокровенный смысл пустыни. Я попытался переварить свое открытие. Это убаюкало меня, примирив с пугающей действительностью, и я совсем забыл, почему мы здесь очутились.

Внезапно водитель резко свернул влево и остановился. «Верблюды», — сказал он. Я напряг свое городское зрение и не увидел ровным счетом ничего. Потом пятнышко далеко вдали обрело четкость — караван из сорока верблюдов двигался к Тимбукту медленным, размеренным шагом, как ходят верблюжьи караваны уже не одну тысячу лет. Этот вез соль из копей Тауденни, что в двадцати днях пути к северу. Мы подъехали к ним примерно на сотню ярдов; ближе нельзя, объяснил Мохаммед Али, потому что верблюды — нервные животные и легко пугаются, если увидят что-нибудь «странное» (а мы, безусловно, относились к этой категории). Он сказал, что для разгрузки соли верблюдов всегда загоняют в Тимбукту ночью, когда на улицах нет людей. Вот вам и «торжественное вступление»!

Это было поразительное зрелище, гораздо более эффектное, чем любое специально организованное шествие. Караван выглядел одиноким, как одинок всякий караван, пересекающий Сахару. Верблюды шли друг за другом, мерно покачиваясь, и их почти синхронные движения напомнили мне нью-йоркский кордебалет «Рокеттс». По бокам у каждого висели две соляные плиты. Соль смахивала на грязно-белый мрамор. Позже, на рынке в Тимбукту, я измерил эти плиты — длиной они три с половиной фута, высотой полтора, а толщиной три четверти дюйма. Видимо, эти размеры определяются максимальным весом, который способен выдержать верблюд. Мы сидели на песке и смотрели на караван, пока последний двугорбый носильщик не исчез за барханом.

Здесь идет уже чистый нарратив — одно повествовательное предложение за другим. Труднее всего мне было написать об «одиночестве» каравана — это для меня чересчур поэтично. И все же в конце концов я решил, что мне необходима эта фраза, и вставил ее скрепя сердце.