Как подменили Петра I

Соловьев Сергей Васильевич (не путайте с историком С. М. Соловьевым), профессор русского языка в гельсингфорском университете (1830–1843), известный археографическими изысканиями в архивах Швеции, автор небольшого исследования о жизни Акундинова, был восхищен взаимной дружбой этих людей. Хотя он по-своему объясняет их взаимоотношения, но строки его столь выразительны, что трудно удержаться от цитирования:

«В Польше, Турции, Запорожье, в Трансильвании, Эстляндии и Швеции, в счастье и несчастье, в горе и радости, в изобилии и крайней нищете, нигде и никогда не переменялся Конюховский в своих раболепных отношениях к Анкидинову и удивлял не только приверженцев и друзей, но и самих врагов самозванца своею к нему любовью и привязанностью. Такие странные отношения между двумя злоумышленниками, равными по происхождению и званию, но жертвовавшими равенством, один для лжепринятия высокого сана боярина и ближайшего родственника царствовавшего незадолго пред тем государя, другой для унизительного звания слуги, по справедливости изумительны. Жертвы были неравные, но в злодейских замыслах равно необходимые! Конюховский, как мы увидим впоследствии, ни в тяжелых оковах тюремного заключения, ни в мучительных пытках допроса, ни на плахе торговой казни, не изменил своему характеру и своей искренней и как бы закоренелой преданности к Анкидинову»[60].

Иоганн де Родес, сын выходца из Брабанта, поверенный по торговым делам при шведском посольстве в Москве, так описывал в своем донесении королеве Христине подробности доставки Конюховского в Москву:

«27-го числа этого месяца прибыли сюда посланники, бывшие в Швеции, и привезли с собой Костку Конюхова, но так, как уже было несколько поздно и близко к вечеру, то они должны были провести ночь в Тверском предместье. 28-го он с внушительной процессией проведен через город, сопровождаемый по обоим сторонам, спереди и сзади 50 стрельцами с их заряженными мушкетами, на шее у него было толстое железное кольцо с большой железной цепью, которая шла по спине, была закована вокруг пояса и была прикована к колоде, обе руки были связаны за спиной и (его вели на) 4-х веревках, (привязанных) одна спереди к шее, по одной за каждую руку и одна сзади к спине; все были длиной 3 аршина, чтобы он мог так идти один и его можно бы было лучше видеть: впереди ехал верхом один человек, который кричал простому народу, это изменник его царского величества и всей земли, сделавшийся «бусурманом», т. е. язычником, сзади него ехал посланец Енаклич, писец (подъячий) и переводчик; как только он (Костка) прибыл в Кремль, был он допрошен в Посольском приказе и тотчас после полдня подвергнут пытке; для выслушивания показаний его царское величество назначил Бориса Ивановича Морозова и Трубецкого, но упомянутый Морозов сначала извинился и не желал выслушивать показаний, пока не было приказано быть с ним вместе князю Никите Ивановичу Романову, что и было сделано и г. Романов был также при этом, и как я лишь впопыхах мог узнать, пытка была произведена свыше всякой меры — именно сначала были вывернуты члены и затем били кнутом, и после того жарили на огне, после чего рвали раскаленными щипцами, но что ему за обвинения предъявлялись и в чем он мог сознаться, еще нельзя было узнать, но об этом будет донесено…»

Всеподданнейший Иоганн де Родес.

Москва, 31 мая 1652 г.»[61].

Через несколько дней де Родес вновь доносит королеве о Конюховском:

«…Слуга Sinensis а Костка Конюхов до сих пор много раз подвергался пытке, и все до такой степени держится в тайне, что об этом нельзя узнать ни малейшего; а также один дьяк, который был в Астрахани или Казани, недавно привезен сюда и был подвергнут пытке; он раньше, как говорят, был в Разбойном Приказе и знал о бегстве Sinensis 'а и его слуги Костки; также один Иван Исаакович Патрикеев, который до этого был дьяком и посланцем в Дании, и уже до этого однажды сидел за приставами из-за этого дела, теперь был потребован в Кремль и боярин Илья Данилович снова допрашивал его по этому делу; сколько мне известно этот (Патрикеев) также раньше, кажется, был с посольством в Константинополе, и там был знаком с этим Sinensis'ом; после допроса его (Патрикеева) снова отпустили домой, но когда его чрез несколько дней снова потребовали в Кремль, он был до такой степени охвачен страхом, что не долго спустя отдал Богу душу; он, однако, в течение своей жизни при нынешнем правительстве употреблялся в Датском посольстве по поводу графа Вольдемара и навряд ли ожидал, что после того будет обвинен и подвергнут пытке, многие же частные лица считали его умнейшим человеком во всей России.