Когда я подошел к месту пожара, там тоже никого уже не было. Ровный пепельный круг лежал посреди снега, только одна женщина еще не ушла. Она сидела, нагнувшись, брала золу и подносила к лицу. И что-то шептала над этой золой.
Я подошел поближе и услышал, что она плачет. Увидел, что это она — та женщина. Сидит и плачет. Целует золу и плачет…
Апельсин
Он увидел, как по снежной крыше соседнего дома пронесся оранжевый апельсин и упал, скатился в сугроб.
— Отойди от окна, — сказал Сулхан.
Он отошел.
— Нет там апельсина, — сказал Сулхан.
— Есть, — сказал он.
— Ну, хорошо, давай я встану, подойду к стулу, подниму эту шаль, и ты увидишь, что нет там апельсина…
— Есть, — сказал он и посмотрел в угол, туда, где стоял стул.
— Сядь, — сказал Сулхан, — сядь, я тебе все объясню…
Он уселся по другую сторону письменного стола, положил руки под свет от настольной лампы…
— Холодно, — проговорил Сулхан, — нет нигде апельсинов…
А он смотрел на руки: они лежат, большие, ничем не занятые. Он представил, что они держат апельсин… Большой оранжевый апельсин, с твердой кожурой, тугой, если сжать, а если ногтем-ножом срезать, оттянуть кожицу-кожуру, то откроется сам апельсин, апельсиновые дольки, шестнадцать долек, и в каждой сок, чтобы не больше и не меньше, чем в другой, а чтобы сок не переливался из одной в другую — перегородки…
— Засни, — сказал Сулхан, — попробуй засни… А то давай лучше я подниму шаль и ты увидишь, что нет там апельсина…
Вошла Маола. На ней была новая юбка. Она сделала три шага, взялась кончиками пальцев за края юбки и потянула в стороны — открылись складки, а в них — вышитые цветы.
Сулхан встал и вышел.
— Красивая юбка? — спросила она.
— Красивая юбка, — сказал он, — ты сама ее вышивала, да?
— Да, — сказала она, садясь рядом с ним, — я сама ее вышивала. Я сегодня мыла голову, понюхай, как пахнут… — И наклонила голову макушкой к нему.
Он молчал.
— О, — отодвинулась она, — ты опять про апельсины, да? Но нет, нет там апельсинов! Давай я подойду к стулу и подниму шаль, и ты увидишь, что нет там апельсина…
— Есть, — сказал он.
— Нет, — сказала она, — нет, нет, нет. Ведь эта моя шаль, ведь я сама положила ее на стул, помнишь?
— Да, — сказал он, — да, но зачем ты сердишься? Зачем вы все на меня сердитесь?
— Ты забыл, забыл, забыл, — плакала-причитала она.
— Засни, — попросил он, — засни, а…
Через некоторое время он сам разделся, лег. Закрыл глаза. Та же тишина в огромном апельсиновом саду. И очень жарко. Он ходит меж деревьев, нагибается, прислушивается: не упал ли на землю хотя бы один апельсин? Иногда встает на колени, залезает головой под дерево, вдыхая запах всего того, что есть под ним… И все приглядывается, прислушивается: не упал ли на землю хотя бы один апельсин…
Пятки жжет — они на солнце, и тогда он вылезает, поднимается и идет дальше меж деревьев…
Раз ему послышался… или это только показалось? какой-то шорох, звук, какой-то шелест, будто что-то легко упало на землю, зашелестели листья… Будто большой оранжевый апельсин вдруг сорвался и скользнул по листьям на землю… И упал и лежит под деревом где-то рядом…
Большой апельсин, оранжевый, с твердой кожурой, тугой, если сжать, а если ногтем-ножом срезать, оттянуть кожицу-кожуру, откроется сам апельсин, апельсиновые дольки, шестнадцать долек, и в каждой сок, а чтобы сок не переливался из одной в другую — перегородки…
Утром проснулся — что такое? Какая легкая голова!..
Встал, сел — легкая!
Посмотрел в угол, туда, где стоял стул, — легкая!..
Подошел, поднял шаль — нет апельсина!.. «Эх, — закружился по комнате. — Нет там апельсина!»
Через двадцать минут, умывшись, одевшись и выпив чашку чая, он вышел из дома и сел в троллейбус.
На работу он не опоздал.
Кино и Зейнаб-Ханум
Наступили холода. Я не выхожу из дома. Только смотрю из окон лоджии со своего одиннадцатого этажа на белое пространство и на ясное небо, где царственно разгуливает огромное с медленно расходящимися лучами солнце. Если ветер порывистый, иногда по опытному полю сельскохозяйственной академии стаей белых волков с серебряными загривками летит поземка. Одну стаю нагоняет вторая, и, соединившись, они мчатся к корпусам академии. Ситки Чарли говорил, что в такую погоду, при такой температуре лишь смельчак запряжет своих собак в упряжку и отправится по сверкающим белым сахаром снегам в далекий путь. И то, если у человека окажется какое-нибудь спешное дело. Например, найти своего врага и воздать ему по заслугам. Тогда пусть красное солнце превратится в десять белых солнц, пусть холод серебряным инеем покроет ему легкие, он должен идти вперед, пока не найдет того человека. И не накажет его.