Как преодолеть творческий кризис?

Так в чем же кризис жанра? В тоске, когда «душа нема». Россия – страна апокалипсическая, рублями и тысячами жизнь не измеряется. Последние два года поэту писалось не так легко, как всегда, второй «Болдинской осени» не случилось, критика брюзжала, де, Пушкин уже не тот, а книги и журнал, тираж которого «едва ли за тысячу», расходились плохо. А тут еще треклятый серебряный статуй не продавался никак… И тут дуэль. Зачем поэт в последние дни жизни штудировал труды академика Крашенинникова о Камчатке? Было интересно понять невероятное сочетание каторги и абсолютной свободы – хоть до Америки пешком иди, никто не остановит. Говорят, мечтал после дуэли о ссылке в Михайловское. Но ведь могла быть и Камчатка!

Не пишется. Это как не дышится. Маяковский выстрелил в сердце. «Никто не пришел». Нет, на его выставку читатели валили толпами, но никто не пришел из власти. Можно было бы просто писать, наплевав на всех, забыв о времени и о стране, в которой живешь. Но поэма «Во весь голос» подвисла, застопорилась после вступления. И он выстрелил.

Считается, что русские поэты, написавшие про суицид, им же и заканчивают. Как бы программируют себя на самоубийство. Не тронь лихо, пока оно тихо. Трогают.

Газами взвила ввысь стрелу,
Улыбку убери твою,
А сердце рвется к выстрелу,
А горло бредит бритвою, —

писал Маяковский в молодости. Какая виртуозная рифмовка! И не подумал, что может, как говорится, накаркать.

Осип Эмильевич Мандельштам свел счеты с жизнью чужими, сталинскими руками. Был ли у него творческий кризис? Неизвестно. Но он написал недопустимые стихи. Написал про «московского горца». Тогда был такой точный, даже где-то с юморком, термин «расстреляться» – сделать что-то такое, после чего тебя обязательно расстреляют. До расстрела дело не дошло, но смерть догнала во Владивостоке, на Второй речке. Там и сейчас «пересылка», только не зэков, а новобранцев, я там торчал больше месяца, ждал отправки в свой полк на Сахалине.

Слово материально, это мы сейчас начали говорить вслух. А раньше только поэты чувствовали это на собственной шкуре. Когда в квартире Маяковского орудовали патологоанатомы, в прихожей сидели молодые советские писатели. Открылась дверь, и человек в белом халате вынес в эмалированном тазике мозг Маяковского. Молодые писатели прижались к стенке.

У Маяковского была параноидальная склонность к чистоте. Мыльце в кармане, никелированный браунинг – в другом. Его папа умер от заражения крови, уколовшись грязной булавкой. Владимир Владимирович сделал все, чтобы не уколоться.

Он написал статью «Как делать стихи». Кроме чисто технических советов «писать лесенкой» там были соображения – как бороться с кризисом жанра. Поэт, забыв строчку, возвращался на то место, где она пришла ему в голову. Он «вышагивал стихи», проверяя размер. Интересно, это была его персональная кухня? Жаль, что он не написал статью под названием «Что делать, если не делаются стихи». Помог бы многим, но только не себе.

А потом мозг Маяковского нашинковали тонкими ломтиками, как дорогой сыр в ресторане, запаяли каждый ломтик в желатин и отправили на вечное хранение в холодильник. Институт мозга СССР собирал свою коллекцию: мозг Ленина… теперь вот – гениального пролетарского поэта. Они искали, в какой извилине хранится гениальность. А была ли гениальность? Было желание стать первым национальным поэтом. Главным государственным поэтом Советского Союза. А тут начальство не пришло на выставку.

И даже Лиля с Осей, семья, были в отъезде. А то бы открыла голенькая дверь, глядишь, настроение бы поднялось. Тогда мода такая была – позвонишь, а она стоит, в чем мама родила, и потешается над секундным смущением. Потом Булгаков вставил в свой великий роман эпизод с голой красивой ведьмочкой, открывающей двери. Лиля… Бела… Созвучно.

Совсем другое дело, когда ты хочешь писать, а вот не дают. Так было с Булгаковым.

А Булгаков затеял фантасмагорическую игру с властью и выиграл. Это все равно, что самого Черта в карты надуть. Финал был великолепен. После запрета на публикации, запрета на спектакли по его пьесам, запрета на сам процесс писания слов на бумаге, после его писем в ЦК «отпустите из СССР, если я вам не нужен», после сублимации в виде сочинения баек про Сталина он уехал куда-то в Азию, поселился в кишлаке, что стоял в километре от границы.

Тогда этой идеей – свалить за кордон – многие маялись. Есенин про Персию тоже не ради черных глаз Шаганэ задумывался.

Вот и Булгаков. А под утро трясущийся от страха почтальон принес правительственную телеграмму: «Не делай этого, Миша. Сталин». Он, конечно, не стал этого делать. Зато потом появился роман «Мастер и Маргарита». Михаилу Афанасьевичу всегда писалось, даже когда запрещали это делать, поэтому и умер своей смертью.