Как преодолеть творческий кризис?

Выигрывают и те, кто нашел способы борьбы с кризисом жанра. Один из самых продуктивных – так называемый «китайский отдых». В годы Культурной революции, говорят, был такой совет от вождя: устал копать – кати тачку. Не пишутся стихи – переходи на прозу. И это не идет? Попробуй написать пьесу, сценарий или хотя был синопсис. По крайней мере, хоть с сюжетной линией можно почетче разобраться. Тошнит от одного вида чистого листа бумаги? Возьми краски.

А вот это уже будет новый жанр. Не иллюстрации к собственным опусам, не картинки одним росчерком гусиного пера, что рисовал Пушкин на полях черновиков, не мазня по бумаге окурком папиросы, как это делал Маяковский, а продолжение темы, дополнение ее новыми смыслами, взгляд с другого ракурса.

Когда я холсты с антресолей снимаю,
Сжигаю бумаги, где рифмы не те, —
Цветная тоска моя глухонемая,
А строчки, как крики в сплошной темноте, —
это уже я, ваш покорный слуга.

Иногда смена жанра помогает. Только мазать картинку красками надо до тех пор, когда уже невтерпеж станет.

Поэты советского Железного века (идущего после Золотого и Серебряного, когда было написано «гвозди бы делать из этих людей») в минуты «безтемья» собирались вместе, болтали, играли словами. Этажом ниже жила некая Нина Жо, вероятно, француженка. Вот они и развлекались, рифмуя ее имя с разной чепухой. «Где живет Нина Жо? Нина ниже этажом». Это помогало.

В советские времена такие посиделки перенеслись в рестораны Союза писателей, в Дома творчества. Для тех авторов, кто писал, но еще не был допущен в заветный СП, существовали ЛИТО (литературные объединения). Вывеска «Бродячей собаки» осталась в Санкт-Петербурге, но сейчас там дорогой ресторан, если и устраивают изредка творческие вечера, то публику пускают посмотреть на живых писателей за 200 рублей. Столько же стоит билет в зоопарк.

Прозаикам было проще, они могли шлифовать свои романы до бесконечности. Известно, что Лев Николаевич переписывал «Войну и мир» семнадцать раз. А многострадальная Софья Андреевна все это терпеливо перепечатывала на лязгающем «Ремингтоне».

Думаю, что именно эта зараза перфекционизма привела к тому, что большинство великих русских романов не дописаны до конца. Роман «Война и мир» по замыслу автора должен был быть закончен сценами восстания декабристов. «Петр Первый» – созданием Российской Империи, «Тихий Дон» нельзя было бросать на сцене возвращения Григория Мелехова в родной дом, это не конец. Конец у казаков с такой, как у Гришки, судьбой был другой – в подвале ВЧК. А «Мертвые души», том второй? А еще говорят, что рукописи не горят. Может, они и не горят, может, еще и найдется второй экземпляр второго тома… Зато горят души авторов. По каким-то признакам исследователи творчества Гоголя выяснили, что второй том был о пользе самодержавия.

На Западе литература всегда была бизнесом, в России – поиском истины, самопожертвованием, противостоянием государству. Хемингуэй, когда его жена, не согласовав с ним, наняла рабочих, а те выкопали бассейн, бросил в нее монетой достоинством в один доллар: «Пусть замуруют в дно бассейна, это мои последние деньги!» Русский писатель может терпеть нищету, если пишется. Он будет жить и испытывать ощущения, похожие на счастье.

Кризис русского писателя не в том, что он мало заработал денег, а в том, что порвалась нить, связывающая его с Космосом, исчезло вдохновение. Все, он больше не пророк, не насмешливый хохол, который мог поддразнивать и казаков, и Бога, и черта, и саму царицу. Верноподданнические тексты, хоть и сгоревшие, жгли душу. Куда уж тут «пеплу Клааса»! Все серьезней. Это был пепел русской литературы.

И тогда ему могло показаться, что он, Гоголь, просто нищий русский литератор, а не гений, из-за которого потом поссорятся две нации, а у него-то ни денег, ни семьи, живет у какого-то помещика, бездомник – вот кто он. Он умирал, отвернувшись к стенке. Наверное, вспоминал Италию. Теплую Италию. «Моему организму нужно сухое, ненатопленное тепло».

Гоголь привез из Рима котел для приготовления блюда под названием «паста альденьте». Но русским дворянам не нравились недоваренные макароны, и он грустил по этому поводу.

Но это, конечно, не главное – он почувствовал, что не пишется. Другими словами, он перестал быть равным царю.

Страхи от возможного творческого кризиса преследуют не только маститых. Вот зарисовка с натуры. Конечно, неловко цитировать себя, любимого, после стольких великих имен, но это мой текст, мой сон, мой бред. Итак, однажды ко мне пришел гость.