Как приручить лису и превратить её в собаку. Сибирский эволюционный эксперимент

В июле 1948 г. Лысенко получил от советского правительства полномочия полностью определять всю политику властей по отношению к биологии^{18}. Был утвержден грандиозный план «преобразования природы», ставший частью сталинской программы по борьбе с интеллектуалами и «космополитами». Вскоре, в августе 1948 г., состоялось расширенное заседание (августовская сессия) ВАСХНИЛ – Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина, где Лысенко выступил с докладом «О положении в биологической науке». Многие считают это выступление самой лицемерной и вредоносной речью в истории советской науки. Лысенко снова обрушился на «современную реакционную генетику»^{19}, под которой он понимал западную генетику. Когда его полное разнузданной брани выступление было окончено, весь зал поднялся и раздались неистовые аплодисменты…^{20}

Присутствовавшим на сессии генетикам пришлось выступать с покаянными речами и клеймить собственные научные достижения и убеждения. Тех, кто отказался сделать это, исключали из партии и увольняли с работы^{21}. Новости с августовской сессии приводили Дмитрия Беляева в состояние ярости и растерянности. Его жена Светлана вспоминает, как муж подошел к ней, держа в руках номер газеты, где был напечатан очередной отчет о сессии ВАСХНИЛ: «Бледный, суровый, глаза жесткие, страдальческие, в руке газета, вся скрученная в трубку, а руки нервно крутят и крутят газету»^{22}. Коллега запомнил, как он прибежал тогда к Беляеву, а тот в ярости обозвал Лысенко «бандитом от науки». В разговорах с коллегами Дмитрий стал настойчиво обличать зло лысенковщины, мало считаясь с тем, кто перед ним – друг или враг.

Беляев проводил настолько важную селекционную работу, что сам был в относительной безопасности. Но и ему пришлось испытать на себе силу Лысенко. Один московский журнал поместил карикатуру, изображавшую Беляева в виде парашютиста, с призывом к нему «спуститься с небес на землю». Позже группа сторонников Лысенко провела в Москве совещание, где поносилась реакционная генетика, «ведомая Беляевым». Дмитрий явился на это сборище и ответил врагам дерзкой и страстной речью, отстаивая важность продолжения генетических исследований. В результате Беляева отстранили от чтения лекций в Московском пушно-меховом институте, рукописи его статей стали возвращаться из редакций научных журналов. В лаборатории ему вдвое урезали зарплату, разжаловали из заведующего отделом в старшие научные сотрудники, а его подчиненных перевели на другие места работы.

И все же несмотря ни на что Беляев продолжал свои генетические исследования, работая с лисами и норками. То, что он уже узнал, давало надежду на успех эксперимента, который взялась провести Нина Сорокина. Как и надежду на то, что результаты будут получены гораздо быстрее, чем это предсказывала классическая трактовка дарвинизма. У Дмитрия уже появилась догадка о том, почему такие признаки, как обвислые уши, закрученные хвосты, цветные пятна на теле, а также способность размножаться чаще, чем раз в год, возникают независимо – и относительно быстро – в ходе одомашнивания. Но в 1952 г., беседуя с Ниной, он ни словом об этом не обмолвился. Догадка была слишком уж предварительной и слишком противоречила господствующим взглядам на эволюционный процесс, чтобы делиться ею с кем-нибудь.

Дарвин полагал, что эволюционные преобразования обычно происходят в очень неспешном темпе, путем последовательного накопления незначительных усовершенствований. Поэтому для возникновения тех громадных морфологических изменений, которыми отличаются одомашненные животные, потребовалась бы целая вечность.

Однако Беляев заметил, что у клеточных норок, одомашнивание которых началось каких-нибудь 30 лет назад, за столь короткий срок успели произойти серьезные изменения в окрасе меха. В природе шерсть у норок темно-коричневая, но при клеточном содержании у них иногда рождаются детеныши светло-коричневого, серебристо-серого и даже белого окраса. Такие случаи происходили все чаще, что уже нельзя объяснить появлением новых мутаций. Беляев думал, что гены, отвечающие за эти необычные окрасы шерсти, имеются и в геноме диких норок, но до поры до времени остаются неактивными. Он предположил, что «разбудить» эти спящие гены помогли изменения в образе жизни норок, связанные с их содержанием в неволе, а может быть, и давление искусственного отбора, направленного на повышение качества меха.