Как прое*** всё

Примерно так же здесь провел свои юные годы и я. Здесь прошел процесс моего становления, если таковой вообще у меня был. Многие особенности моей личности, вероятно, объясняются сильным наклоном улицы, на которой я вырос: она сбегает с холма, на котором когда-то захотел появиться город, под углом градусов в сорок. Под таким же углом, а лучше сказать – креном, испокон веков сбегают вниз по улице и ее обитатели. Если идти по этой улице, наоборот, снизу вверх, в гору, то сначала обнаруживается патологическое количество фотографических ателье, управляемых старыми евреями. Их семь, в пределах трех кварталов, евреев в ателье тоже семь, и есть в этом какой-то знак каббалистический, но расшифровать его не берусь, опасно. Приезжий человек от такого количества фотографических ателье мог бы заподозрить у местного населения запущенный нарциссизм, но я, родившийся здесь, могу развеять этот миф – местное население редко любуется своим изображением, еще реже любуется собой, еще реже для этого есть повод, а отдельные представители местного населения даже не догадываются, как они выглядят.

Далее улица проходит, толкаясь, сквозь городской базар, производящий главное достояние южного города – запахи. Брынзы, укропа, вина, помидоров, перца, подвешенных за ноги кур, сатирически смрадной косметики, торгующих ее быстроглазых цыганок, творога, масла, снова вина, кваса, клозета, рыбы, свиных голов на крюках с презрительно скривленными пятаками: нет, этот меня не купит, не тот человек; сала, хрена, вымени, дынь, гогошаров – это такие красные сладкие перцы, в этих местах говорят о проблемах: влип по самые гогошары. Ну и главный запах – муста, муст – это молодое вино, чуть не добродившее, в этом суть юга, все здесь немного не добродившее, стоит дешево, пьется легко, похмелья нет, раскаянья нет.

Если прошел сквозь базар – уже значит выпил и с собой взял, ну а дальше – наверх, все время наверх, в гору, по старому одноэтажному городу, который Пушкина помнит, а может, не помнит; дорогу в гору осилит идущий, хорошо, что не с пустыми руками. А завершается улица на высшей своей точке, на вершине холма – тем, чем и должна завершаться. Старым, наполовину уже вросшим в землю, заросшим сорняками и небылицами кладбищем.

Много историй тут было. Моя история тоже здесь началась.

История полного просёра.

Контент

Лена Гашевская. Ей было пятнадцать. Она была наша местная дива. Глаза у нее были зеленые. Сама она говорила, что у нее глаза редкого бутылочного цвета. Я не знаю, кто ей так сказал. Но глаза были – да. Все пацаны с нашей улицы, когда Лена смотрела на них своими глазами, становились потными, красными и способными на все – становились мужчинами. За Леной ухаживали, а точнее будет сказать – убивались, все. А сама она оставалась холодна и нетронута. Она была дива. Высшим знаком внимания было, если Лена подходила сама к пацану и с ним хоть пару секунд говорила. В этом случае счастливчик сначала получал от других пацанов поздравления, смешанные с завистью, черной и белой, а потом убегал куда-нибудь мастурбировать.

Лена Гашевская почему-то выделяла меня. Конечно, это не могло быть сексуальным предпочтением с ее стороны. Ведь ей было пятнадцать, а мне одиннадцать – это приговор. Но когда я выходил на улицу, она бросала толпу дрочащих на нее и шла ко мне. И могла простоять со мной час. Это было очень много. И очень престижно. Меня уважали на улице – из-за нее. Я до сих пор с благодарностью вспоминаю тебя, Лена, за это. Где ты сейчас? Я не знаю.

А тогда ко мне подходили ребята постарше с вопросом:

– Слышь, чё она к те ходит? Про чё вы базарите? А?

Я пожимал плечами и отвечал важно:

– Да так. Обо всем.

Потом однажды ко мне подкатили два ключевых хулигана всей улицы и сказали:

– Слышь, ты, хуйня в шортах! Будешь рядом с Ленкой крутиться – отпиздим. Ты понял?

Я сказал:

– Понял.

Было страшно отвечать по-другому.

Но об этом сейчас же узнала Лена: у нее была агентура из некрасивых девочек. У каждой красивой девочки есть агентура из некрасивых. Они ходят с ней повсюду, подчеркивая ее красоту, прислуживая ее красоте, и так далее. Некрасивые все донесли Лене. Лена сказала что-то хулиганам. После чего те опять пришли ко мне и сказали:

– Слышь. Мы, эта. Нехорошо получилось. Приносим свои. Сожалеем. Ну, ты понял.

Я сказал:

– Понял.