– В комнате наверху, где я жила одно время с Машей, я как-то плясала русскую с писателем Дмитрием Васильевичем Григоровичем, а Сулер (так называли в Ясной Поляне Л. А. Сулержицкого, автора книги «В Америку с духоборцами», впоследствии режиссера Московского Художественного театра) и брат Андрюша играли при этом на балалайках…
Я тут же рассказал Сумбатову о том, что я слышал от Татьяны Львовны, и он был очень доволен, что рассказ его, таким образом, подтвердился и с другой стороны.
С 21 ноября 1921 года дом Л. Н. Толстого в Хамовниках был уже постоянно открыт для публики. Отделом по делам музеев я был назначен хранителем дома, с сохранением за мною и должности заведующего Гос. музеем Л. Н. Толстого, в которой я давно уже был утвержден. Первыми экскурсоводами в доме Л. Толстого были моя жена и ее сестра Екатерина Цубербиллер, позже сотрудница музея Голубкиной. Из людей «посторонних» никто за скромное вознаграждение служить в доме не хотел.
С течением времени удалось найти и вернуть в дом еще целый ряд предметов, крупных и мелких, находившихся в нем при жизни Л. Н. Толстого, и теперь Москву трудно уже представить себе без этого скромного, но всем дорогого памятника: уютного дома автора «Войны и мира» и «Анны Карениной» в тенистом парке на одной из окраин столицы СССР.
С весны 1921 года я поселился в нижнем этаже небольшого двухэтажного флигелька при доме Л. Н. Толстого. Здесь провела первые два года своей жизни моя старшая дочка Танечка, родившаяся 17 мая 1921 года. Летом я, жена и дочка жили не столько в доме, сколько в окружающем его парке, сообщаясь с ним прямо через окно. На холме в глубине парка я отдыхал от городской суетни, мечтал о новой преобразованной жизни родины и о том, как будет счастлива бесконечно любимая дочка в свои зрелые годы. Танечку мы клали голенькую в корзину, ставили среди высокой травы и цветов и грели на солнышке. Позже ее маленькие пухлые ножки семенили по дорожкам парка. В парке, под окном, принимали мы и своих друзей. Завсегдатаями нашей квартиры стали Мотя Хорош и Толя Александров. Последний иной раз проигрывал на рояле целые вечера или даже оставался у нас ночевать, с тем, чтобы, поднявшись на утро, опять усесться за рояль.
Веснами в усадьбе расцветало множество сирени. Выполняя долг хранителя усадьбы, я запрещал злоупотреблять наламыванием сиреневых ветвей. Единственное исключение делалось для младшей дочери Л. Н. Толстого: придя иной раз с своей подругой и секретарем О. В. Рудневой, Александра Львовна, – может быть, вспоминая счастливое детство, – беспечно носилась по аллеям, звонко смеялась («боюсь, чтобы Саша не перестала так смеяться», – вспоминал я слова Льва Николаевича) и уходила, нагруженная огромными охапками больших ветвей с лиловыми и белыми цветочными гроздьями.
Ее я не останавливал. Жалко было останавливать. Где была ее семья? Родители умерли, братья и сестра жили далеко. Ни Ясная Поляна, ни Хамовники им не принадлежали. Распался великий и прекрасный толстовский дом. Пусть же порадуется на цветы из родной усадьбы одна из последних его представительниц.
Конечно, я не мог тогда предвидеть ее судьбы, да и своей собственной. Я думал и надеялся, что долго проживу на улице и в доме Л. Толстого. Планам и мечтам моим, к сожалению, не суждено было осуществиться.
Глава 2
Судьба Ясной Поляны