Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Трудно сказать, что вышло бы, если бы собрания Вольного содружества духовных течений имели место в течение более продолжительного времени: может быть, мы, ознакомившись взаимно с представленными в Москве миросозерцаниями, мирно разошлись бы; может быть, осуществилась бы задушевная мечта некоторых из нас и из наших собраний выросла бы новая, синтетическая общечеловеческая разумная религия. Неизвестно! Но начало общения с «инакомыслящими», с «чужими» было радостным и обещающим.

Последним моим публичным выступлением в Москве было выступление на диспуте с представителями «Живой церкви» в большом зале Консерватории, в январе 1923 года.

«Живая церковь», возглавляемая митрополитами Антонином и Александром Введенским, находилась тогда в апогее своего влияния и борьбы со старой Церковью. Особо остро отточенные и ядовитые стрелы ее были направлены против главы старой Церкви патриарха Тихона. В борьбе «Живая церковь» не стеснялась никакими условностями. Отдельные ее представители доходили чуть ли не до рукоприкладства. Тихон, кажется, временно потерял бразды правления и лишь через несколько месяцев или по истечении еще более долгого срока вернул их себе. Главным застрельщиком в «Живой церкви», проповедовавшей свержение патриарха Тихона, возвращение (мнимое, впрочем) к первоосновам Евангелия, отказ от внешней пышности, золотых крестов и бриллиантовых панагий, уничтожение монашества и т. п., являлся молодой, способный и речистый Александр Введенский.

Облекшись в высокое звание и захватив власть в верховным органе управления Церковью (он при мне довольно свысока и небрежно отвечал на воркотню старика митрополита Антонина, сетовавшего, что его не пригласили на какое-то заседание), Александр Введенский, по-видимому, считал уже свое дело выигранным. Значительное количество старого духовенства – возможно, из конъюнктурных соображений – открещивалось от патриарха Тихона и переходило на сторону «Живой церкви». Некоторые из них сделали карьеру, тоже превратившись из священников и протоиереев в епископов и архиеписков. Но инициаторы «Живой церкви», кажется, не учли тяжелого груза традиции, покоившегося в глубинах старой Церкви, среди низшего, провинциального и сельского духовенства и, главное, среди миллионных масс самих верующих, элементов консервативных по преимуществу. Сломить их веру или, если хотите, суеверие оказалось не так-то легко, да еще при условии, что и сами «ломающие» в принципе тоже не отказывались от суеверия, лежащего в основе всякой церковной веры. На этом митрополит Введенский, со всем его модернизмом и цитатами из Реми де Гурмона, проиграл. С годами «Живая церковь» растаяла без остатка. Ей не помогло и то, что ее бывший вождь, Введенский, объявил себя, как мне недавно передавали, чуть ли не всероссийским патриархом или чем-то еще повыше².

Но в 1923 году «Живая церковь» действовала.

Меня вовсе не тянуло выступать на диспуте живоцерковников. Я вообще уже устал от диспутов. Проснулось глубокое, подспудное стремление к работе более самостоятельной, тихой, углубленной – работе литературной, философской, которое, несмотря на всю малость моих «талантов», всегда жило во мне. Да и политическая жизнь страны, в новом фарватере, уже установилась. Казалось, народ, разбив контрреволюцию, нашел себя и «перешел к очередным», повседневным, но всегда таким важным, «делам». Пора было и мне, отказавшись о шумных аудиторий и словесных схваток, сосредоточиться на повседневной культурной работе.

Но меня уговорил, почти умолил отправиться на диспут мой друг М. О. Хорош, лежавший тогда, выздоравливая от тифа, в моей квартире. Он считал, что я внесу в прения нечто особенное, чего не внесут другие.

На диспут, как обычно, собралось множество народа. На эстраде большого зала консерватории установлен был стол, за которым восседал («духовный», разумеется) президиум, во главе с Введенским. Во вступительной речи председатель разъяснил, что диспут должен вестись исключительно в религиозной плоскости, не задевая политики. Это было довольно эгоистическое внушение, потому что и сама-то «Живая церковь» выдвинулась не столько в результате каких-то религиозных расхождений между православными, сколько стремясь использовать к своей выгоде новое политическое положение: открещиваясь от старой Церкви, можно было валить на нее все нелепости и преступления, ответ за которые духовенству следовало бы, собственно, давать общим фронтом.

С докладом и содокладами выступили Введенский, протоиерей Красницкий (довольно примитивного склада человек, заботившийся, главное, о том, чтобы белому духовенству обеспечено было «приличное содержание») и священник-гуляка Калиновский. Потом выступил представитель баптистов, знакомый мне по «Помголу» Тимошенко, долго разъяснявший взгляд апостола Павла на порядок установления, права и обязанности «священства». Мертвечинкой церковного амвона явственно повеяло в аудитории, которая – в общем, сонно – выслушивала ораторов.