Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Я предложил Льву Николаевичу на разрешение свои сомнения о социализме и об общих среди интеллигентных людей ссылках на «железное колесо исторического закона». И к тому, и к другому Лев Николаевич отнесся отрицательно.

– Как же может жизнь прежде когда-то живших людей мешать нам жить той жизнью, на которую указывает нам наше сознание! – сказал он между прочим.

Кончая разговор, я попросил у Толстого позволения задать ему еще два вопроса, из которых один имеет для меня личный интерес, а другой относится к нему самому.

– Пожалуйста, пожалуйста, говорите!

– Как вы относитесь к Достоевскому? Это – мой любимый писатель.

– Вот как? Напрасно, напрасно! У него так все спутано – и религия, и политика… Но, конечно, это настоящий писатель, с истинно-религиозным исканием, не как какой-нибудь Гончаров!

Своеобразно прозвучало в ушах студента-филолога это «как какой-нибудь Гончаров». Только подлинный «лев от литературы» мог позволить себе столь небрежный отзыв о романисте-классике.

– Ну а какой же второй-то, второй-то вопрос? – торопил мой маститый собеседник.

– Вот, Лев Николаевич, – начал я, не зная, как бы поделикатнее выразиться, – когда приходится с кем-нибудь разговаривать о вашем миросозерцании и защищать его, то. то часто слышишь одно возражение.

Я замялся.

– Какое? – подхватил Толстой. – Что Толстой говорит одно, а делает другое?

– Да, – ответил я, невольно улыбаясь столь неожиданной реплике.

Глубокое впечатление произвели на меня сказанные затем Львом Николаевичем слова о том, что для личных расчетов, для имущественных и связанных с ними вопросов он как бы умер, что он не считает обязательным и нужным вмешиваться в них, что с семьей он разошелся духовно и что хотя, по разным причинам не может покинуть Ясной Поляны, но окружающая обстановка тяготит его и ему тяжело жить в яснополянском доме.

– Вы только никому не передавайте того, что я вам сказал, – добавил Лев Николаевич.

И продолжал:

– Задача каждого человека – освободиться от порока, от греха. Конечно, степени приближения к христианской жизни бывают разные. Я освободился, насколько успел, от многих нехристианских побуждений, но во мне их много и осталось. С другой стороны, есть также люди, которые в высокой степени достигли совершенства и живут настоящей христианской жизнью. Вы никогда не слыхали о Дудченко? Нет? Так вот этот Дудченко вышел из барской жизни и живет совсем просто, сам работает и г. сам выносит.

О Митрофане Семеновиче Дудченко, верном ученике Толстого, жившем земледельческим трудом в Полтавской губернии, я тогда ничего не слыхал, но имя его запомнил.

– Но ведь вы еще хотели что-то личное сказать? – напомнил опять Лев Николаевич.

– Я уже сказал, Лев Николаевич: это был вопрос о Достоевском.

– Ах, так!..

Лев Николаевич был как будто разочарован. Возможно, что он ожидал от меня более интимной исповеди, каких он много слышал – и от молодых, и от пожилых, и от старых своих посетителей.

– Откуда вы родом? Чем занимаются ваши родители? Большая ли у вас семья? Где вы учитесь? Чем намерены заняться в будущем?

Вопросы следовали один за другим, и я коротко на них отвечал.

Узнав, что я поступил в университет отчасти и для того, чтобы воспользоваться дипломом для достижения более обеспеченного материального положения своего и своей матери, Толстой сокрушенно покачал головой:

– Как развращает молодежь этот университет!..

В это время мы подходили уже к дому. Молодой рабочий поджидал нас, прохаживаясь у скамьи под деревом.

– Ну, теперь идемте, я дам вам брошюру по интересующему вас вопросу, – обратился к нему Толстой.

Куда и девался тот суровый старик, который подошел ко мне в начале нашего разговора! Все обращение Льва Николаевича со мной и с молодым рабочим дышало чарующей простотой и приветливостью.

Лев Николаевич провел нас обоих в свой кабинет во втором этаже дома, и здесь, подведя к полке с книгами, предложил выбирать те брошюры, которых у нас нет. Он и сам вынимал книжки, читал их заглавия и подавал нам.

Лев Николаевич все искал одну брошюру о пьянстве и никак не находил. Наконец он оставил нас одних и отправился за нею вниз, хотя оба мы и просили его не беспокоиться. Тут я еще раз подивился его чисто юношеской походке.

Вернувшись, Лев Николаевич передал брошюру рабочему и между прочим – это так характерно для него – как бы мимоходом заглянул в книжки, набранные мною для себя:

– А вы что взяли?

Помню, я немножко сконфузился, потому что набрал каких-то популярных брошюрок «Посредника» – о Сократе и прочих, даже не книжек самого Льва Николаевича. Я и не выбирал, почти не выбирал. Мне уже не до того было. Я переполнен был сознанием огромного, неожиданного и непомерного счастья от свидания с самим солнцем русской поэзии и русской мысли. Все, сказанное Толстым, произвело целую бурю в моей душе, и мне уже не хотелось ни о чем другом думать.

– А вот этой у вас нет, – сказал Толстой и сам подал мне свое «Краткое изложение Евангелия». – А «Круг чтения» у вас есть?

– Нет, – ответил я.

– Есть, – отозвался рабочий.

– Ах, это обязательно нужно иметь! – воскликнул Лев Николаевич.