Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Приняли нас у Чертковых приветливо, но только сам Владимир Григорьевич совсем нами не занимался. Ученик Льва Николаевича вообще ни в чем, ни в чем решительно его не напоминал. Огромный, полный, с орлиным, резко-горбатым носом, придававшим несколько хищное выражение его породистому лицу, какой-то обмякший, заспанный, ко всему безразличный и суетливый в то же время, Владимир Григорьевич отговорился занятостью и передал нас на попечение своей жены Анны Константиновны, маленькой, худенькой женщины, с умными и добрыми, но беспокойными и тревожными (точно она затаила какую-то грусть или страх в душе) черными глазами и с копной коротко остриженных и слегка седеющих черных волос на голове.

Может быть, потому, что я был рассеян и все думал и вспоминал о Льве Николаевиче, беседа моя с Анной Константиновной, добросовестно, но не без усилия меня «занимавшей», тоже как-то не клеилась. Зато более искренним и непосредственным было общение с гостившим у Чертковых болгарским «толстовцем» Христо Досевым, бывшим студентом университета в Софии. Досев, молодой человек лет 23–25, с умным, серьезным и добрым взглядом немного преждевременно уставших глаз, с черными усиками и бородкой, в простой косоворотке и босой, заинтересовал меня уже тем, что он, как я узнал, добровольно покинул университет, не удовлетворенный системой университетского преподавания. С этого-то и начали мы нашу беседу. Милый болгарин поделился со мной своим коротким, но поучительным жизненным опытом, постарался разобраться в моем положении, дал ряд ценных, братских советов, снабдил некоторыми, не бывшими в продаже книжками Льва Николаевича.

Просто, со спокойным и достойным выражением лица, Досев говорил между прочим:

– Я был очень развращен с молодости и знал многих женщин, но теперь я овладел собой и стараюсь жить целомудренно, и думаю, что целомудренная жизнь возможна.

– В чем же заключается смысл твоей новой жизни? – спросил я у Досева. (По его предложению мы сразу перешли на «ты».)

– В любви, – спокойно, кротко и достойно ответил он, и была большая вера, большой вес в этом простом и коротком слове. – В том, – добавил Досев, – чтобы ко всем людям относиться как к братьям и братски служить им, чем только могу.

Вот эти речи простого, а не «известного» друга и последователя Л. Н. Толстого служили прямым дополнением к тому, что я только что услыхал в Ясной Поляне.

На редкость симпатичный и оригинальный облик Христо Досева, ставшего со временем основателем сильного и хорошо организованного «толстовского» движении в Болгарии, с того дня остался в моей благодарной памяти навсегда соединенным с образом Л. Н. Толстого, каким этот образ предстал мне впервые 23 августа 1907 года. К сожалению, смерть преждевременно окончила жизненный путь и плодотворную деятельность этого молодого болгарского реформатора.

Очень поразила меня у Чертковых общая трапеза господ, их секретарей и простых слуг, кухарок, кучеров и работников. Это было в тогдашней России так единственно необычно и производило на новичка в деле «опрощения» и «единения с народом» такое сильное впечатление!

Правда, я не знал еще, что фактического равенства за столом у Чертковых не было, ибо пища разным разрядам присутствующих подавалась разная, но все же передо мной был тот факт, что господа и слуги сидели за столом вместе.

Одеты были и представители интеллигентной молодежи, и слуги также, собственно, одинаково: в белые, синие и иных цветов русские рубашки. Взаимоотношения между всеми присутствующими казались самыми простыми и дружескими. Веселый смех то и дело раздавался за столом.

К трапезе появлялись из дальних комнат очень просто обставленного деревянного чертковского особняка лица, иначе не показывавшиеся в столовой-приемной. Среди них в тот же день увидел я впервые Алексея Сергеенко, сына автора популярной тогда книги «Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой» писателя П. А. Сергеенко и позднейшего секретаря и alter ego Черткова. Алеше было тогда 23–24 года. Он, как и Досев, носил черную бородку и русскую рубашку, но босой не ходил. Чистое, розовое лицо его поразило меня соединением удивительной красоты и холодной, надменной самоуверенности.

Впрочем, как-то своеобразно самоуверенными казались и другие молодые «толстовцы», жившие в то время у Чертковых. У всех у них на лицах написано было, что они что-то знают, что-то нашли, самоопределились и прочно стоят на своих ногах.

И эта самоуверенность моих сверстников тоже производила на меня, одиночку-искателя, большое впечатление.

Надо сказать, что Чертковы были тогда в лучшей поре своей жизни в России. Только что вернулись из-за границы. Строились или собирались строиться в Телятинках. Пропагандировали (пока безнаказанно) толстовские идеи среди крестьян. Лев Николаевич был жив-здоров и наезжал к ним верхом почти ежедневно. И уголок их производил своеобразное и в общем весьма отрадное впечатление на каждого, кто впервые его посещал.