Как работает мозг

Но как тогда объяснить существование душещипательных фильмов, нацеленных на рынок любителей кинематографа, которым нравится, чтобы их обманом заставляли чувствовать горе? Психолог Пол Розин относит такие сентиментальные фильмы в одну группу с другими примерами доброкачественного мазохизма – такими, как курение, катание на американских горках, поедание острого перца чили и посещение сауны[639]. Доброкачественный мазохизм напоминает описываемое Томом Вулфом желание пилотов-испытателей «растянуть конверт». Он расширяет диапазон возможностей в жизни, пробуя осторожно, небольшими шажками, как близко можно подойти к краю пропасти, не упав вниз. Конечно, эта теория не имела бы смысла, если бы она предлагала правдоподобное объяснение для каждого необъяснимого действия, и была бы неверной, если бы предполагала, что люди готовы платить за то, чтобы им вонзали иголки под ногти. Однако имеется в виду более сложная идея. «Доброкачественные» мазохисты должны быть уверены, что им не будет причинено никакого серьезного вреда. Увеличение боли или страха должно происходить очень небольшими дозами. И у них должна быть возможность контролировать и уменьшать наносимый ущерб. Прием «вышибания слезы» в кинематографе соответствует этим требованиям. Кинозрители в течение всего сеанса знают, что когда они выйдут из кинотеатра, с их близкими все будет в порядке. Главная героиня умирает от тяжелой болезни, а не от сердечного приступа или от того, что она подавилась кусочком хот-дога, поэтому мы можем приготовить свои эмоции к этой трагедии. Нам остается только принять абстрактное положение о том, что героиня умирает; нас освобождают от необходимости быть свидетелями неприятных подробностей. (Грета Гарбо, Эли Макгроу, Дебра Уингер – все они выглядели прелестно, медленно тая от чахотки или рака.) Зритель должен идентифицировать себя с близким человеком героини, сопереживать его стараниям справиться с горем, уверить себя в том, что жизнь продолжается. «Слезовышибатели» – это имитация торжества над трагедией.

Даже просто наблюдение за слабостями простых виртуальных людей, живущих обычной жизнью, может нажимать на кнопку удовольствия: ту, которая носит название «сплетни». Сплетни во все века и во всех странах были любимым времяпровождением людей, потому что знание – сила. Знать, кому нужна услуга, а кто благодаря своему положению сам может оказать услугу, кто надежный человек, а кто лжец, кто свободен (или скоро станет свободен), а кто находится под зорким взглядом ревнивого супруга или семьи – все это дает очевидные стратегические преимущества в играх, которые составляют жизнь. И это особенно верно, когда информация еще не известна широким кругам и можно первым использовать появившуюся возможность: это общественный эквивалент инсайдерских торговых сделок. В небольших группировках, в которых происходила эволюция нашего мышления, все знали друг друга и все сплетни были полезными. Сегодня, рассматривая в подробностях личную жизнь вымышленных персонажей, мы доставляем себе такое же удовольствие[640].

Впрочем, литература не только развлекает нас, но и поучает. Специалист по компьютерной технике Джерри Хоббс предпринял попытку обратного проектирования художественного повествования в очерке, который он не мог не назвать «Будет ли когда-нибудь у роботов литература?». Романы, приходит к выводу Хоббс, работают так же, как эксперименты. Автор помещает вымышленного персонажа в гипотетическую ситуацию в мире, аналогичном реальному, где действуют обычные факты и законы, и позволяет читателю посмотреть на последствия. Мы можем представить, что в Дублине жил человек по имени Леопольд Блум с собственной индивидуальностью, семьей, работой, которую ему приписал Джеймс Джойс, но мы выразим неодобрение, если внезапно узнаем, что правителем Великобритании в это время был не король Эдуард, а королева Эдвина. Даже в научной фантастике, где нам предлагают пренебречь некоторыми законами физики (скажем, чтобы герои могли попасть в соседнюю галактику), события во всем остальном должны развиваться в соответствии с закономерностями причинно-следственных связей. Сюрреалистичная история вроде «Превращения» Кафки начинается с одного положения, противоречащего фактам жизни (человек может превратиться в насекомое), а последующие события разворачиваются в мире, где все остальное устроено также, как в реальности. Герой сохраняет человеческое сознание и продолжает заниматься привычными делами, в то время как окружающие люди реагируют на него так, как реальные люди отреагировали бы на гигантское насекомое. Странные вещи могут происходить только в художественном произведении о логике и реальности – таком, как «Алиса в стране чудес»[641].