Относясь совершенно искренне и преданно, непрерывно защищая от атак со стороны могущественных противников, начиная от самого Михаила Горбачева, происков КГБ и СМИ в 1990–1991 годах, – в то время как его «единомышленники» из межрегиональной депутатской группы в Союзном парламенте или деятели «ДемРоссии», как и Бурбулис и Полторанин, пугливо отмалчивались, – я, наверное, мог рассчитывать на ответное искреннее ко мне отношение со стороны Ельцина. И когда этого не происходило, я задавался множеством вопросов. К примеру, не понимал, зачем ему нужны были мелкие хитрости вокруг выбора нового правительства перед началом V съезда? И самое главное – как он мог не посвятить меня в свои планы по «роспуску СССР»? Я бы отговорил его от этой безумной затеи, или, в крайнем случае, можно было бы подготовить другой – более разумный план, – кстати, он уже имелся. И даже был опубликован в январе 1991 года в газете «Мегаполис-экспресс» – я его передавал и Горбачеву, и Ельцину. И, конечно, надо было все это согласовать с Горбачевым. А произошел фактически государственный переворот со стороны заговорщиков. Переворот тайный, коварный, как следствие предварительного заговора трех лидеров союзных республик с целью уничтожить союзное государство. Я считал, что Ельцин не имел морального права действовать таким образом, по крайней мере, не ставя меня в известность о своих планах. При этом для меня было очевидным и то, что он и его приспешники воспользовались тем, что я был очень далеко от места событий – в Сеуле, куда отправился с официальной группой парламентской делегации, согласно плану зарубежных визитов. Вспомнилось, что Ельцин охотно поддержал меня, когда я сообщил, что южнокорейский парламент обратился ко мне с просьбой прибыть в Сеул, как договаривались ранее, если обстоятельства в Москве это позволяют. Позже я и вспомнил реакцию Ельцина – он почему-то обрадованно поддержал это мое намерение. И прибавил: «Вам, Руслан Имранович, немало досталось в последние месяцы, поезжайте, за неделю здесь ничего не произойдет». Это, как позже я понял, были лицемерные слова. Такое предательство в отношении страны, Горбачева и, конечно, меня, совершенное Ельциным, меня потрясло не меньше, хотя, разумеется, не в той мере, как само событие, состоявшееся в результате Беловежских соглашений – исчезновение СССР. Стало окончательно ясно, что этот недалекий беспринципный деятель, в то же время беспредельно хитрый, злобный и коварный человек (эти качества часто компенсируют недостаток интеллекта), не имеет абсолютно никакой морально-нравственной базы, направляющей его волю. И с ним надо быть далее предельно осторожным, и лучше – не зависимым от него. А его «людей» – отсылать подальше и никаких «дел» с ними не иметь и не «согласовывать», помимо тех, которые вытекают чисто из официального служебного характера.
При этом сложилась ситуация, когда ни я, ни Верховный Совет России уже не могли исправить ситуацию – отменить уже принятые решения «тройки» заговорщиков и потребовать их ареста мог только Президент СССР Михаил Горбачев, а он отказался это сделать. Верховный Совет России был вынужден ратифицировать Беловежские соглашения.
Эта новая ситуация в наших взаимоотношениях заставила меня более внимательно прочитать то, что говорил Ельцин в своих публичных выступлениях за период, когда он был избран в мае 1990 года председателем Верховного Совета РСФСР. Привожу некоторые из них ниже.
Кстати, интересно, что популярным в массах Ельцин стал именно потому, что он больше, чем Горбачев, говорил о необходимости строить чистый ленинский социализм, без привилегий для партбюрократии, «а также он требовал больше власти для Советов».