Как роман. Удивительная жизнь Владимира Соколина

Лаваль и его делегация покинули Москву 15 мая 1935, а Владимир должен был остаться, чтобы урегулировать вопросы «внутреннего» порядка. Он говорил: «Я чувствовал, что было еще что-то, а именно упрек в том, что я слишком хорошо адаптировался во Франции. Одним из главных творцов этого слуха был честный и умный коллега, родившийся во Франции, а выросший в Женеве. Иван Дивильковский[5], сельский дворянин, немного увлекался советской знатью, но испытывал страх того, что тот или иной может упрекнуть его, постоянно напоминая о невзгодах, тяготивших его, и сообщал о подобных случаях. Раздираемый этими чувствами со всех сторон, он был связан с очень видными поляками или русскими, чью важность он преувеличивал. Антисемиты, особенно еврейского происхождения, видели в его выступающем носе подозрительные признаки. Возможно, он являлся потомком Ноя, как и все мы, но его ошвейцаренный полонизм не вызывал сомнений.

В любом случае, он меня ненавидел. Возможно, я бы поборолся с ним, если бы не узнал, что его здоровье еще хуже моего. Наши разногласия в Женеве и Париже носили довольно мелочный характер, однако всегда были довольно тягостными. Когда меня отозвали, он организовал вечер в мою честь, на который сам не пришел, его послушный товарищ заявил, подняв бокал, что я покидаю Париж, потому что слишком привязался к этому городу. Это заявление было сделано с сияющей улыбкой. Также отменили обычную русскую церемонию провожать всей толпой на вокзале».

Назначение в Румынию

Что касается его назначения в Румынию, Владимир объяснял, что немецкое внедрение на Балканы и использование Балкан другими противниками СССР, вынудило Москву искать способы улучшить свои позиции в Румынии. Эта страна была «наиболее заражена фашистской идеологией», где германофильство важной части правящих кругов постоянно возрастало.

Было очевидным, что в предстоящей войне ни одна из приграничных с СССР стран не смогла бы остаться нейтральной. Владимир писал: «Моё назначение в Бухарест заняло несколько дней. Меня ожидал сердечный прием от моих соотечественников и румын. У меня было время, только чтобы поучаствовать в переговорах по небольшому торговому соглашению и осмотреться на месте. Нам пришлось убедиться, что немецкое влияние более значительное, чем мы думали, и что нужно было различать превосходную любезность и обаяние местных от действительной направленности главных вдохновителей».

В этих кругах больше не шла речь о каком-либо франкофильстве. Средневековые предрассудки, слабо развитые социальная организация и классовые интересы, в сочетании с сильной русофобией, которую излучали придворные круги, еще больше разжигали страхи быть ответственными за бесцеремонность, с которой Бессарабия были отдана союзной России. Всё это сформировала новый порядок (?), который невозможно было разрушить нашими простыми директивами дружбы и согласия. Я свидетельствую только, что ни одна из территориальных претензий, выдвинутая против СССР, не вызывала большего возмущения в народе, как румынские претензии на Бессарабию».

«Вскоре меня снова назначили в Париж. Перед отъездом из Бухареста мне опять представился случай убедиться, что большинство местных людей считают СССР врагом номер один, а Францию – ничтожной величиной. Англия, которая привлекала некоторые важные круги, была ослаблена и слишком удалена. Оставалась нацистская Германия. Связанная с фашисткой Италией, к которой многие румыны питали нежные чувства, распространительница воинствующего антисемитизма, который Румыния открыла еще до неё, естественный враг России, Германия фактически уже была в Бухаресте еще до того, как формально там появилась. Оставалась Польша. Стоит отдать должное румынам, что они никогда не ставили Польшу в центр европейской политики. Без сомнения, они предпочли бы Польшу, которая могла лучше противостоять волку и медведю, но они не могли сосредоточить свою политику на Варшаве.

Конференция в Монтрё

«Именно во время конференции в Монтрё в 1936 г. я узнал о планах Москвы больше вовлечь меня в западные дела. Конференция в Монтрё была посвящена национальным меньшинствам, на первой странице «Журналь де Женев» можно было прочитать следующее:

Статья «Журналь де Женев» от 19 июля 1936 г.: