Как росли мальчишки

А покупатель всё уходил, не оглядываясь. Тогда Лёнька выхватывал банку из рук Грача и бежал догонять мальчишку. Возвращался, уже чмокая на ходу, и нам протягивал по тянучке.

Иногда мы разживались за банку всего лишь горстью «кураги» из сушёной тыквы, а иногда свежим ранним огурчиком. Короче, прирабатывали на этом деле гораздо больше, чем на самой охоте. Подстрелить сороку или лесного голубя было не так-то просто. И вообще от этой охоты часто случались неприятности.

Однажды мы, охотясь на лесном озере, раскололи невзначай окно в доме лесника Портянкина. Тот незамедлительно принёс стрелу в поселковое отделение. И, конечно, мы имели неприятный разговор с милиционером Максимычем, который в тот же день отобрал наши луки и стрелы и даже запасное оружие — рогатки.

Он же, Максимыч, посоветовал поговорить с нами матерям, и этот «разговор» был ещё неприятнее. О нём даже неохота рассказывать.

Как-то мы снова смастерили луки и стрелы и попробовали играть ими в войну ватага на ватагу, но матери на эту игру ответили разъярённой злобой. Одно это слово «война» вызывало у них проклятие, а тут мы могли ещё вдобавок покалечиться. Позже мы будто поумнели. И луки и стрелы стали делать всё реже и реже. Охотились только при помощи проволочных петель зимой на зайцев, ставя петли на их тропах, а летом на сусликов, заарканивая на опушке за шоссе их норки. Зайца за всё время мы добыли одного, зато сусликами лакомились. И частенько.

И всё-таки рыбалка в детстве ни с чем не сравнима.

Когда наступал июнь и ночи теплели и звенели напролёт от соловьёв, нас захватывала эта страсть. К тому же на лесном озере начинали резвиться караси, особенно в безветренные вечера, рисуя по глади воды ширящиеся волнистые круги. Иногда караси выпрыгивали из воды, блеснув на закатном солнце золотистым чешуйчатым боком и алея плавниками. Кроме золотистого карася, водился у нас и серебряный, не такой красивый, с тусклыми плавниками, зато вырастал значительно крупнее первого. И так же любил резвиться.

— Плещется уже, — шептал Грач и затаённо улыбался. И мы с Лёнькой, стоя рядом на берегу, понимали его без слов.

Это значило, что наступило время клёва и надо готовить снасти. Самый трудный вопрос — раздобыть волосяные поводки для удочек. Снабжало нас ими одно-разъединственное существо — лесникова лошадь Марка, а вернее, её хвост. И несмотря на то, что она лягалась и кусалась, а её хозяин, Портянкин, не спускал с Марки глаз, к середине лета лошадиный хвост от нападения всех поселковых мальчишек редел или вообще становился куцым.

Портянкин до того злился, что устраивал около Марки засады с ивовыми розгами или даже с ружьём, заряженным солью. Только это не помогало. Мы заманивали Марку в лес и «грабили». Нападали на неё обычно и спереди и сзади, как волки, и драли гриву и хвост. И хотя Марка пускала в ход и зубы, и копыта, мы успевали увернуться. Возможно, потому что она была спутанной.

Потом мы свивали конский волос вдвое и делали прочные поводки. Карась — рыба глупая, подвоха не чует и хорошо ловится. Особенно на мотыля. И на ржаной хлеб. На картошку же он клевал хуже — разбирался.

Крючки мы готовили тоже сами, воруя у матерей швейные иглы. Потом калили эти иглы над свечкой докрасна и гнули. Крючки получались — чудо.

Смастерив, наконец, удочки и насадив их на длинные удилища из орешниковых прутьев, мы шли на озеро. Там зелёной толпой росли камыши и вербы, между ними окнами блестели плёсы — и крупные караси и молодь каждое утро и вечер ходили туда жировать.

Если день стоял ясный, вода просматривалась насквозь и было видно, как рыбины, задрав хвосты, копаются стайками в донном иле.

Иногда среди них выделялись матёрые, крупные, как лапти, и глядя на них пробирала дрожь во всём теле.

Забравшись в прибрежную зелень, мы втроём обступали какой-нибудь плёс, стегая его удочками, как кнутами, и оглядывались. Старались вовремя улизнуть от нагрянувшего Портянкина. Он и тут преследовал нас.

Но чаще, конечно, забывали оглядываться — и всё из-за карася. Или из-за карасика. Нечего уж греха таить: больших карасей мы только наблюдали, а ловили маленьких, молодь — что поглупей. Но всё равно азарт захватывал. Глядишь из укрытия, как карасик медленно подплывает к твоему висящему под поплавком крючку и сначала нюхает мотылей. Потом начинает толкать нанизанных кучкой червячков — «мусолит».

А мёртвые червячки как бы шевелятся, дразнят рыбу. Но всё равно карасик не торопится. Он сытый в нашем озере и страсть какой ленивый, потому что нет щук. И, конечно, ему не жизнь тут, а благодать. И никакая война его не тревожит. И не пугает. И подо льдом зимой тепло. Да и летом его можно только удочкой взять или вентерем. А с бреднем в озеро не залезть: кругом коряги.

И если бы был он, карасик, поумней и соображал бы своей рыбьей башкой, то вообще бы его невозможно было поймать. И он бы жил себе в озере подолгу и не тужил. А то ведь ему всё равно хотелось заглотнуть насадку, и мы, мальчишки, его понимали. У него тоже детство. И он как бы хулиганил.