Как росли мальчишки

Позже на ярких лужайках начались традиционные игры в лапту. Игра эта нам была роднее, чем футбол, потому что в лапту все играли: и мальчишки, и девчонки, и даже дед Архип. Обычно мы вчетвером: я, Грач, Лёнька и Валька Ларина противостояли всей остальной детворе улицы. И довольно-таки успешно. И дед Архип просился в нашу компанию. Просился он всегда у Грача.

— Колька, возьми? А?

— Да ну тебя, дед, ты уже старый.

Грач притворно отмахивался. А дед Архип выпячивал петушиную грудь из-под щубейки, которую не снимал вплоть до троицы, уверял:

— Я ещё шустрый. Вот погляди!

И он насмех всем пробовал бежать по улице в своих огромных валенках. Собравшиеся играть в лапту мальчишки и девчонки зажимали ладонями рты и, нахохотавшись вдоволь, тоже просили:

— Возьми, Грач.

И Колька уступал:

— Ладно.

А дед уже хвастался:

— В молодости не то бывало. Как-то меня хотели побить. На лошадях догнать не могли.

Все опять хохотали. Вообще играть с дедом было веселее. А правила игры были жёсткие. Выбирался подавала, или судья. Он подбрасывал мяч для удара по нему палкой. Если промазал — иди на черту и жди, когда тебя выручат.

Выручалой в нашей компании был Колька, он почти никогда не «мазал». А уж лупил по мячу — загляденье. Мяч улетал чёрт знает куда — и за это время мы все четверо и пятый дед Архип успевали сбегать от своей черты до черты противника и возвратиться.

И уставший дед, дыша, как загнанный барбос, садился прямо на своей черте и стонал:

— Ух, весела!

И хохотал, радуясь, как маленький: хи-хи...

Сквозь смех приговаривал:

— Ну и бедовый ты, Колька. Чисто антихрист. Завсегда буду играть с тобой.

Бабка Илюшиха следила за стариком издали, от своей калитки, и сокрушённо качала головой.

Я тоже бил по мячу недурно. И хитрил, пуская его вскачь по земле. И никогда не давал ловить. Валька и дед Архип подражали мне. Вообще, когда дед Архип бил по мячу, противники, те мальчишки, что маялись, отходили подальше: частенько палка деда вырывалась из рук и можно было поймать синяк.

А вот Лёнька частенько нас подводил. Он всё норовил ударить напоказ, с блеском, как Грач, но не получалось. Мяч слабо взвивался и — раз — кому-нибудь в руки. Противник «отмаивался».

Впрочем, поймать мяч было легко. Против нас играло детворы целый полк. В кого-нибудь да угодишь. А такие, как Павлуха Долговязый или Наташа Воронова, всегда, начеку. И если Лёнька подавал мяч на них, его тут же цапали. И спасибо за это не говорили. Ещё посмеивались:

— Хватит, потешились. Идите майтесь.

Грач в таких случаях ворчал на Лёньку:

— Разиня! А ещё жених.

Ему подпевал дед Архип:

— Ей-пра, калека. Руки не тем концом ставлены.

Короче — не оставались в долгу, выбирая самые едкие слова. Только Валька Ларина старалась нас примирить:

— Ладно, мальчишки. Зачем скандалить? Отмаемся.

Она всегда была какой-то сверхспокойной.

«Маялись» мы своеобразно. Впереди нашей компании, растопырив шубу, становился дед Архип. Надеялся тоже поймать мяч. Мы вчетвером маневрировали позади него. И чаще «отмаивались» проще — вышибая противника.

Схватишь скачущий по земле мячик и «врежешь» им кому-нибудь из бегущих. И сами — бежим. И если те, из Павлухиной компании, не успевали по нам ответно «врезать», всё, «отмаялись». Скучающий судья-подавала подкидывал под наши палки мяч, и мы гоняли по-прежнему Павлуху и его полк. Иной раз до изнеможения, до седьмого пота. Дед Архип частенько «жилил». Если мяч, которым в него «врезали», попадал в шубу, он это за попадание не признавал.

— Шубу что бить. Ей всё одно не больно. Да и я не чую, — говорил он. — Вы вдарьте так, чтобы чутко...

И Павлуха Долговязый обещал:

— Вдарим, дед, вдарим. Три дня будешь чесать одно место.

Однажды дед Архип не успел добежать до заветной черты: попалась под валенок пола шубейки, и он упал. А пока вставал, игравший против Слава Рагутенко догнал его с мячом. И ведь где. До черты оставалось от силы шага два.

И дед Архип, обернувшись, завопил:

— Эй-ей, Славка. Не моги бить. На пузе у мя чирей.

И он даже поднял вверх руки.

— Сдаюсь!

Пока же Славка, разинув рот, размышлял, бить или не бить, дед Архип задом, как рак, уполз за черту. И запрыгал снова, как маленький.

— Обманул дурака.

Пляска его продолжалась с выкрутасами, как в балете.

Павлуха Долговязый грозил издали старику кулаком. И кричал:

— Ну, не попадайся, дед! Я тебе врежу по мослам. Чтоб не жилил и не хитрил.

И не раз это обещание сбывалось, после чего, хватаясь за ушибленное место, дед Архип хромающей походкой покидал поле. Ковылял к дому, к своей старухе.

Его провожали всеобщим смехом. И понимали, что на сегодня он отыгрался. Получил травму.

Лапта нам надоедала быстро. К тому же приходили заботы об огороде, и надо было помогать матерям. Но забав по весне много.

Четырнадцатого апреля дядя Лёша Лялякин, вернувшись в полдень с работы, сказал:

— Волга тронулась. — И сверкнул серыми глазами, зажигая нас. — Был такой треск... Жуть! А по зелёному льду будто молнии скакали. После сквозь эти трещины вода хлынула фонтанами. И пошло, пошло — закачался лёд, как пьяненький.

— Эх, посмотреть бы, — выдохнул Грач.

— Я разве против, — сказал я.