Как рвут на куски Древнюю Русь в некоторых современных цивилизованных славянских странах

М.Н. Покровский привел в своей «Русской истории с древнейших времен» из публикации А.Н. Никитского «История экономического быта Великого Новгорода» (журнал «Чтения московского общества Истории и Древностей Российских», 1882 год, тома I и II) следующие показатели торговой деятельности купеческого Великого Новгорода:

В Новгороде «меха обращались в торговле обыкновенно большими количествами – тысячами, полутысячами, четвертями, сороками, дюжинами, десятками и пятками; отдельными же единицами встречались редко. Более ценные меха шли в продажу обыкновенно меньшими единицами, больше всего сороками; менее же ценные – тысячами и даже целыми десятками тысяч.

…Из числа первых в источниках специально упоминаются меха собольи и бобровые, куньи и лисьи, хорьковые, горностаевые и ласковые, шкурки норок или речных выдр и рысей. Из числа вторых, менее ценных мехов, в торговле встречались медвежьи, волчьи, заячьи меха и в особенности в больших количествах беличьи шкурки.

Последние нужно подразумевать, кажется, во всех тех случаях, когда в источнике говорится просто о пушном товаре, вроде «Sehon werk, Russen werk, Naugaresch werk».

Покровским привел и другие отрасли новгородской торговли:

«Почти монопольное господство на меховом рынке одно уже обеспечивало Новгороду прочное место в системе обмена, складывавшейся ко второй половине средних веков вокруг Балтийского моря.

Но что было еще важнее по тогдашним условиям – в новгородских колониях был едва ли не единственный на всю Россию источник драгоценных металлов.

«Закамское», т. е. уральское, серебро попадало и в Западную Европу и в Москву, пройдя через форму новгородской дани, собиравшейся Новгородом с Югры и других уральских племен, унаследовавших богатства древней Биармии, так соблазнявшей еще скандинавских витязей.

Здесь еще в конце XII века возможны были экспедиции, напоминавшие походы за данью Игоря (киевского князя, из-за требования чрезмерной дани убитого древлянами – С.А.) и его современников. В 1193 году целое новгородское ополчение стало в Югорской земле жертвой собственной жадности и коварства туземцев, «обольстивших» новгородского воеводу, говоря ему:

«Копим для вас серебро и соболей и всякие иные узорочья: не губите своих смердов и своей дани».

Воевода поверил, а на самом деле Югра копила воинов. Когда все было готово, его с «вячышши мужами» – все начальство новгородской рати – заманили в засаду, где они и погибли. После этого Югре нетрудно было справиться с лишенными руководителей и вдобавок истомленными голодом дружинниками.

Всего 80 человек вернулось домой:

«И печаловались в Новгороде князь, и владыка, и весь Новгород (но тем не менее новгородцы не были такими кровожадными, как княгиня Ольга, не сожгли югорчан – С.А.)».

Но отдельные неудачи не мешали тому, чтобы, в общем и целом, закамское серебро правильно поступало в новгородскую кассу. И недаром Иван Данилович Калита (московский князь – С. А.) так добивался уступки ему именно этой разновидности новгородской дани. Большая часть столового серебра и его, и даже еще его внуков и правнуков была новгородского происхождения, с именами новгородских владык и посадников.

Перехватыванье новгородских «данников» с закамским серебром для врагов Новгорода было таким же излюбленным средством борьбы (с Новгородом – С.А.), как для английских корсаров XVI века перехватыванье испанских галлионов с золотом, шедших из Нового Света. А когда Иван Васильевич (царь Иван IV Грозный – С.А.) наносил смертельный удар Новгороду, он прежде всего другого поспешил отрезать восточные колонии своего противника, заняв Двину».

В первые годы советской власти исторические труды Покоровского приветствовались. Он был даже наречен главой «исторической школы Покровского – ленинской». В этой «ленинско – покровской школе» творцами истории признавались трудовые массы.

Имея такое признание в партии, Покровский не мог не занимать в советской стране различные высокие посты.

Умер он в 1932 году, был похоронен в Москве, на Красной площади, возле Кремлевской стены.

Но через пять лет в стране изменилась атмосфера. Вновь потребовалась история монархов.

Разоблачение Покровского началось с программной статьи Емельяна Ярославского в «Правде» и завершилось двухтомником «Против исторической концепции М. Н. Покровского» (Москва-Ленинград, 1939–1940 годы).

Труды Покровского были не только публично осуждены, его ученики подверглись репрессиям, их вынуждали публично отрекаться от учителя.

Разгром «школы Покровского», умершего за пять лет до 1937 года, принял характер масштабной идеологической кампании. Теория Покровского была приговорена к исчезновению не только из учебных программ, но и из общественной памяти. Историка обвиняли в том, что его концепция «лишена чувства родины», а его труды отличает «игнорирование ленинско-сталинских указаний по вопросам истории». Клеймили его также за недооценку роли Сталина в событиях 1900-х годов (когда будущий вождь народов был рядовым активистом социал-демократической партии).