Как спасти свою жизнь

С первого взгляда было видно, что на его половине живет человек средних лет и среднего достатка. Он никогда не разрешал мне развешивать плакаты или ставить мебель с яркой обивкой ни в гостиной, ни в холле, ни в столовой, потому что это якобы может шокировать пациентов. Беннет разделял совершенно идиотскую, на мой взгляд, точку зрения, будто психиатр, человек, который имеет дело с самыми что ни на есть таинственными и непредсказуемыми сторонами человеческой души: с мечтами, игрой воображения, сексуальными фантазиями, — должен своим поведением походить на бухгалтера. И обставлять приемную наподобие кабинета провинциального дантиста. Не могу сказать, почему он так считал. Но он защищал свои взгляды так же рьяно, как католики, должно быть, отстаивали перед протестантами идею предсуществования. В результате наши передние комнаты напоминали кабинет дантиста в провинции, а дальние являли свету мой мятежный протест. Стены были украшены моими многочисленными портретами, книги — кучей свалены на полу, одежда накидана прямо на стулья; тут и там, на заваленных всяким хламом тумбочках и этажерках были расставлены вазы и корзины с цветами от моих поклонников. Все казалось броским, ярким, хаотичным — создающим ощущение домашнего очага.

Однажды я пригласила к себе журналистку из Европы, которая должна была взять у меня интервью, — так она все свои драгоценные газетные строки угробила на наши апартаменты, многословно объясняя, как в них отражены специфические черты нашего брака. Прием, конечно, дешевый, зато надежный. Квартира действительнобыла ключом к пониманию нашего брака — с разных точек зрения. Иногда мне даже казалось, что Беннет никогда бы не женился на мне, не будь у меня этого кооператива.

Всегда приятно возвращаться домой — даже если в прихожей стоит эта чертова машина — «белый звук», а обстановка напоминает офис дантиста. Первым делом я обычно скидываю башмаки, раздеваюсь догола и беру почту. Я читаю письма поклонников обнаженной — так нагота физическая приветствует обнаженность души.

Должна сказать, что прошлой весной почта будто с цепи сорвалась и стала будить во мне комплекс вины не хуже, чем «Санди Таймс». Все шесть месяцев после выхода романа в свет я подробно отвечала на письма, и даже теперь, когда, казалось бы, все позади, я с ужасом вспоминаю те времена.

Хотя я и получила свою долю психов, которые преследовали меня в гостинице, должна все же признать, что в основном письма были серьезные — трогательные и сердечные. Только вот беда — на них невозможно было ответить. И даже если бы я нашла время, чтобы написать всем моим корреспондентам, было бы совершенно невозможно найти ответы на те вопросы, которые их волновали. Я самана знала ответов на них. Да неужели я оказалась бы в таком идиотском положении, если бы знала?

«Дорогая Кандида/Изадора,

Раньше я никогда не писала писем своим кумирам, поэтому очень волнуюсь. Ну, да хрен с ним.

Книга ваша как по башке меня шарахнула. Такого со мной никогда не случалось ни от одной книги. Все правда что вы пишете о мужчинах и о женщинах и о сексе и об отношениях мужчин и женщин и вообще обо всем. Я всегда считала что все эти феминистки — сплошное дерьмо, пока не прочитала вас. (Вашу книгу, хочу сказать). Тогда я поняла как вы правы.