Как стать знаменитым журналистом

Часть собственно журналистской продукции, циркулирующей по каналам СМИ, является одновременно и продукцией масскульта (см. рис. 3). Прежде всего это конечно же продукция массовой и бульварной журналистики. Только качественная журналистика и ее продукция находятся вне общего объема массовой культуры, хотя и такая журналистика отчасти транслирует образы и тексты масскульта: например, посредством неизбежного рецензирования его наиболее значимых (по масштабу, типичности, популярности и т. п.) явлений, посредством показа и описания этих явлений в репортажах качественных СМИ (они не могут не замечать столь массовых явлений), путем интервьюирования деятелей масскульта, приобретших весомый общественный статус.

Таким образом, массовая культура в очень значительных масштабах прямо или косвенно присутствует в современных СМИ, а значит, и распространяется ими на общенациональную аудиторию каждой страны, иногда — на аудиторию группы стран. Американская массовая культура транслируется вообще на весь мир, на мировую аудиторию — в первую очередь за счет кинопродукции Голливуда.

Поскольку, как мы выяснили, значительная часть того, что аудитория воспринимает как журналистику (по логике: раз это публикуется в СМИ, значит, это журналистика), и часть собственно журналистики являются по существу масскультом, то неплохо осознать, каково содержание и качество того, что эти масскультные тексты и образы несут сотням миллионов и даже миллиардам людей. Здесь я вновь предложу обратиться к Хосе Ортеге-и-Гассету, который еще в начале XX века, то есть до возникновения телевидения и, соответственно, масскульта в нынешних его вселенских масштабах, фактически описал этот феномен в своем пророческом труде «Восстание масс». Вот несколько характеристик массовой культуры, данных Ортегой-и-Гассетом, еще не употреблявшим этот термин:

«Тирания интеллектуальной пошлости в общественной жизни, быть может, самобытнейшая черта современности, наименее сопоставимая с прошлым. Прежде в европейской истории чернь никогда не заблуждалась насчет собственных "идей" касательно чего бы то ни было. Она

223

наследовала верования, обычаи, житейский опыт, умственные навыки, пословицы и поговорки, но не присваивала себе умозрительных суждений — например, о политике или искусстве — и не определяла, что они такое и чем должны стать. Она одобряла или осуждала то, что задумывал и осуществлял политик, поддерживала или лишала его поддержки, но действия ее сводились к отклику, сочувственному или наоборот, на творческую волю другого. Никогда ей не взбредало в голову ни противопоставлять "идеям" политика свои, ни даже судить их, опираясь на некий свод "идей", признанных своими. Так же обстояло с искусством и другими областями общественной жизни. Врожденное сознание своей узости, неподготовленности к теоретизированию воздвигало глухую стену. Отсюда само собой следовало, что плебей не решался даже отдаленно участвовать почти ни в какой общественной жизни, по большей части всегда концептуальной.

Сегодня, напротив, у среднего человека имеются самые неукоснительные представления обо всем, что творится и должно твориться во Вселенной. Поэтому он разучился слушать. Зачем, если все ответы он находит в самом себе?»

И далее:

«В человеческом общении упраздняется "воспитанность". Словесность как "прямое действие" обращается в ругань. Сексуальные отношения утрачивают свою многогранность».

Разве это не о наших (и не только наших) сегодняшних СМИ — прессе и телевидении?

Или вот совершенно замечательные наблюдения Ортеги, где, помимо провидческого анализа того, чем является спорт в масскульте, возникает еще и слово «игра», о котором я буду говорить специально:

«Стремление, например, делать игру и спорт своим главным занятием; всеми средствами — от гигиены до гарде-

224

роба — культивировать собственное тело; не допускать романтизма в отношениях с женщинами; делить досуг с интеллигентами, в душе презирая их, с радостью отдавая на растерзание лакеям и жандармам; предпочитать режим абсолютной власти демократическим прениям и т. д. и т. п.».

И еще одно:

«Отвращением к долгу отчасти объясняется и полусмешной-полупостыдный феномен нашего времени — культ "молодежи" как таковой. Все от мала до велика подались в "молодые", прослышав, что у молодых больше прав, чем обязанностей, поскольку последние можно отложить в долгий ящик и приберечь для зрелости. Молодость как таковую всегда освобождали от тяжести свершений. Она жила в долг. По-человечески так и должно быть. Это мнимое право ей снисходительно и ласково дарят старшие. И надо же было настолько одурманить ее, что она и впрямь сочла это своим заслуженным правом, за которым должны последовать и все прочие заслуженные права.