Как свежи были розы в аду

– Многовато мне лет, чтоб я у кого-то разрешения спрашивала. У меня альбомы – все выпускники. Понимаете, других детей у меня нет. Некоторые приезжают, посмотрят, вспомнят, посмеются, поплачут… А Сашеньку сказали, конечно, с доски снять, фотку сжечь… Такого красавца! Любимчика моего. С ним интересно было поговорить. Я и сейчас с ним общаюсь…

– Далеко живете?

– Да вон, в том доме…

– Вынесите, пожалуйста, я сделаю копию и верну.

Они доехали до четырехэтажного дома, Елена Григорьевна вышла из машины, почти побежала. Вернулась со старым журналом. Раскрыла… Ирина посмотрела на юное, отважное, красивое лицо с копной белокурых волос над широким лбом… Ее качнуло. Это было лицо отца в детстве.

Они молча ехали до Москвы. Наконец Валентина спросила:

– Ты будешь что-то предпринимать?

– Да, – решительно сказала Ирина. – Все будет: и эксгумация, и заключение, и свидетели, и ад на земле для этого мерзавца. А внук моего отца будет похоронен рядом с дедом… Валя, я только не понимаю, что за чертовщина такая. Почему этот Роман везде? Что за безумные совпадения? Ты, Саша, Марина…

Валентина закурила. Она явно отгоняла от себя слишком тяжкие воспоминания.

– Ты просто не в материале, Ира. Моя колония находится по той же дороге, что этот детдом. Но дело даже не в конкретной местности. Просто попадает такой Рома в систему колоний-приютов. Берут, не глядя. Мужчин нет, на такие деньги никто не пойдет. А отморозок – с удовольствием. Он уже знает, что все сойдет ему с рук. Если бы тогда, после случая со мной, проверили других девочек, если бы дело с Сашей не замяли и поискали других мальчиков… Это произошло пять лет назад, он все это время по детским домам ошивался и, если сбежал в Москву, значит, чего-то перепугался. И вовсе не убийства Саши. А Марина… Да господи. Не привык он себе отказывать в этой слабости. Не допер, что тут все не так и люди – не те. Даже мой Колька.

– Ты все хорошо понимаешь… Как же ты могла… принимать его.

– Слушай, давай не будем, ладно? Хотя… А в чем и перед кем я виновата? Трудно переношу воздержание! Людей не люблю при этом. А тут – живой козел рядом, с ним все понятно, больно не будет, когда предаст…

– Извини. Валя, я подумаю, что и как сделать, но прежде всего мы должны все рассказать матери Саши. Я не хочу это откладывать.

– Ты собираешься к ним поехать? Что-то я эту бледную немочь… Больше я ее не жалею, мягко говоря. Ромка – в своем праве подонка, когда есть такие мамаши и бабушки… Какие к нему претензии. Я и свою мать не простила.

– Наши эмоции сейчас – это наши проблемы, – сдержанно сказала Ирина. – И я там, на кладбище, упрекнула отца. Это и его грех. Сообщить Людмиле мы должны даже формально. Понадобится какое-то ее участие.

Галина Ивановна им открыла, начала, как всегда, кудахтать: «Девочки-деточки», потом взглянула на их суровые бледные лица, испуганно отступила.

– Вы к Людке, что ли?

– Да, – сказала Валентина. – И без вас. Мы к ней в комнату пойдем.

– Сейчас, я ей постучу, она закрываться стала…

Людмила появилась на пороге в белой ночной рубашке с длинными рукавами. Глаза расширены, губы приоткрыты в немом вопросе. Ирина и Валя вошли, закрыли дверь перед Галиной Ивановной. Ирина достала фото.

– Это твой сын, Люда. Александр Майоров. Таким он был пять лет назад… Он умер. Его убил сторож при побеге из детдома. Вот такие у нас плохие новости.

Людмила как будто не слышала. Она смотрела на снимок, он дрожал в ее загорелых и натруженных руках.

– Сашенька… Вылитый папа. Повторите, пожалуйста, что с ним случилось.

– Сторож его убил, – сказала Валя. – Саша похоронен в безымянной могиле. Мы хотим его забрать. К деду…

– Кто этот сторож?

– Убийца – кто еще… Роман Антонов.

– Где он?

– Сейчас в тюрьме. По другому поводу. Скоро выйдет, наверное. Может, ко мне придет, – задумчиво произнесла Валя. – Давний знакомый.

– Людмила, – вмешалась Ирина, – мы очень устали. Просто заехали сообщить, что понадобится твоя помощь в этом деле… Я поняла, что тебя даже прав родительских не лишали… Я позвоню и скажу, что нужно, к примеру, подписать. Фото забираю.

– Нет!

– Сделаю копии – верну воспитательнице и дам тебе. Извини. Прими мои соболезнования.

Они пошли к выходу, на пороге оглянулись. Людмила лежала на кровати с застывшими, ничего не видящими глазами. Валентина подошла к ней, дотронулась до руки.

– Слушай, ты давай, держись… Звони.

…Галина Ивановна решилась войти к дочери только утром. Людмила все так же лежала на кровати, глаза открыты и не моргают.

– Ты жива? – спросила Галина

– Нет, – ответила дочь.

Глава 27

Слава Земцов внимательно смотрел на одутловатое лицо Марка Беленького. На этом лице он уже столько времени наблюдает одно выражение: какую-то брезгливую обиду, похоже, на жизнь и на всех людей, которые ему ее отравляют.

– Марк Григорьевич, я так и не понял: вы вели какие-то дела с Надеждой Ветлицкой? Вы все время рассказываете истории о том, как она плохо во всем разбиралась. Она пользовалась вашими услугами?