Как тебе такое, Iron Mask?

Революция похожа на женщину, которая даст тебе самое большое счастье на свете, но наутро убьет тебя. Именно поэтому не будет в мире больше революций, потому что не осталось у этой женщины женихов.

Максимилиан Робеспьер

Она не могла остановиться, и, даже когда они ввалились в номер, она все хохотала из-за бутылки, которую они как-то почти случайно разбили вдребезги о броню, когда он помогал ей спускаться, и рвалась продолжать танцевать здесь – на полированных поверхностях, еще более опасных, чем БТР.

Раз! – распахнута рубашка,
раз! – прищуривался глаз,
раз! – и чурки вверх тормашками
(жалко, что не видит Russia) –
рраз!

Она не могла остановиться, и, только когда с хохотом повалилась на шестиспальную кровать, Алекс увидел, что подошвы ее колготок разодраны в клочья; это было по-своему интересно, как интересны изорванные, в кусках поролона и нитках пуанты за стеклом в театральном фойе – помогающие зрителю оценить адов труд какой-нибудь давно покинувшей нас; Алекс предложил это снять, и Валери, внезапно воодушевленная, принялась сдирать колготки, чтобы танцевать без них.

Рас-печатывались «письма»,
раз-летясь до облаков, –
только вздрагивали бисмарки
от подобных городков!

Ее танец переходил то ли в детский, то ли в дьявольский, да и на танец не был уже похож – она просто прыгала на кровати и адски хохотала, и Алекс хохотал вместе с ней и пытался было попрыгать, но почувствовал, что даже такой исполинский батут не выдержит двоих и выбросит кого-нибудь из них на торшер. Так что он сидел в кресле, по-хозяйски развалясь. Ждал. Он испытывал нетерпение, и это тоже была новая для него нотка – диктовать. Когда начинать, когда прекращать…

Раз! – по тюрьмам, по двуглавым –
ого-го! –
Революция играла
озорно и широко!

А когда он окончательно вошел в мужскую роль и смел со стола все, прежде чем усадить ее, – он всегда поражался захламленности этих гостиничных рабочих поверхностей: на пол летели увесистые папки с меню и прочими прейскурантами здешней химчистки, блокнотики, конвертики, открывалки, письменные наборы, хрен знает что; телефонный аппарат; предполагалось, видимо, что пещерный человек, заселившись в отель, не в состоянии вызвать такси без вороха визиток или вообще пройти сто метров без многоязычных богатых инструкций весом в килограмм.

Раз! – врезалась бита белая,
как авроровский фугас –
так что вдребезги империи,
церкви, будущие берии –
раз!

Она тоже почувствовала эту перемену роли. Она присмирела. Но вместе с тем, что успокоилась и притихла, она как-то и помудрела. Резко перестала быть невменяемой в своем отчаянном веселье, пьяной, анархической. Алекс вдруг почувствовал ее руку и то, что это она его направляет.

Ну играл! Таких оттягивал
«паровозов»! Так играл,
что шарахались рейхстаги
в 45-м наповал!
Раз!..

А когда погасили свет и когда лежали, в комнату практически вплыл – невидимый раньше в окне – Белый дом в пугающе яркой своей подсветке, и получалось, что они вернулись к тому, с чего начали. И все так же топтались на одном пятачке.

…А где-то в начале века
человек,
сощуривши веки,
«Не играл давно», – говорит,
И лицо у него горит.

Революция пожирает своих детей. Даже будущих. Она сделала это со смаком.

Революция пожирает своих детей

Есть жертвы ты что спишь

Они будут все отрицать

Пролилась кровь

Всем. Всем. Всем. Действие по команде «Плюс»

Опрокинутая перспектива: настольная лампа на боку – длинный латунный стебель пробивает кремовый плафон, чтобы закончиться жуткой виньеткой – tawdry[20].

Растрепанная папка с выпотрошенными скидками на мюзиклы; сложный стакан на боку. Вот стакан – дольше всего не мог разобрать. Что это. В предутреннем свете, хмари, с белесым отсветом то ли белодомовско-искусственного из окна, то ли светло-мокнущего неба над Москвой, Алекс ничего не мог понять.